Кабахи

В трех шагах от него выползла из-за куста рыже-красная медянка. Гладкая, блестящая, четырехугольная ее голова была высоко поднята, Змея повернула шею, скользнула по охотнику холодным взглядом блестящих черных бусинок-глаз и неторопливо унесла свое упругое тело в колючую заросль.

— А хороша, проклятая! Отчего зло должно было выбрать себе такое красивое обиталище?

А может, она вовсе и не зла? Разве индейцы из некоторых южноамериканских племен не оставляют детей под защитой прирученной анаконды, когда уходят на охоту? Нет, в змее, так же как в человеке, несомненно существуют два начала — поскольку ее яд может и убивать и исцелять. Недаром медицина избрала это таинственное пресмыкающееся своей эмблемой. Страх, испытываемый нами при виде змеи, — лишь темный инстинкт, не имеющий достаточного основания. Иначе как объяснить историю того отчаянного человека, который провел на ферме, где выводили змей, двое суток, лежа на голой земле, и остался невредим? Что это? Рискованная игра своей жизнью ради сенсации? Или самоотверженное служение науке? Если это делалось для науки — такого человека можно поставить рядом с Джордано Бруно. Только люди, подобные им, достойнейшие из достойных, создавали ценности для человечества!

Несмотря на все старания, охотнику никак не удавалось подобраться к сухому дубу. Колючие кусты сплошной стеной тянулись вдоль тропинки.

Оставалось только спуститься вниз, на берег, и подойти, обогнув подножье утеса. Иного пути не было.

Тропинка привела Шавлего на кукурузное поле. Опаленные зноем растения вздымали, как пики, свои длинные, свернувшиеся на солнце листья; жесткая их изнанка колола и царапала его голые ноги.

Он потратил немало времени, чтобы спуститься со скалы. Потом кое-как пересек камышовую заросль и, согнувшись в три погибели, исчез в лозняке.

Шавлего двигался осторожно, крадучись.

Наконец он остановился, рассчитав, что, должно быть, подошел на достаточно близкое расстояние. Он раздвинул дул. ом ружья ивовые ветви и выглянул в просвет.

На ветке сухого дуба, что высился на краю скалы, сидели рядышком, ласкаясь, дикий голубь и его голубка.

Растопырив крылья и часто перебирая лапками, отбегал в сторону голубок и снова мелкими шажками возвращался к своей подружке, которая поджидала его, нахохлясь и втянув головку. Оба взъерошенные, встопорщенные, они обнимали друг друга крыльями, терлись клювами и так громко, самозабвенно ворковали, что охотник трижды, уже приготовившись выстрелить, опускал ружье.

А подняв его в четвертый раз, так и застыл с прикладом, прижатым к плечу.

В двух-трех вершках от целующихся птиц, в развилине двойной ветви, глаз его заметил четырехугольную, плоскую голову.

Огненно-красная змея, высунувшись чуть ли не до половины, застыла в воздухе. Мелькнул и снова исчез раздвоенный язык.

Охотник не стал медлить и нажал собачку. Раздался сухой, отрывистый треск выстрела.

Испуганные голуби взмахнули крыльями и с быстротой молнии взвились в небо.

А змея повисла, как плеть, на сухом дереве. Медленно сползла она через рассоху, полетела с обрыва и упала у подножья скалы. Отчаянно извиваясь, она била хвостом по мокрому илистому песку.

«Не разучился еще стрелять!» Охотник бросил последний взгляд на издыхающую змею, всадил еще одну пулю в пестрый клубок и ушел.

Он пересек ручей и очутился на острове.

Под высоким осокорем чернела яма, похожая на обвалившийся окоп, — отсюда увозили речной ил.

Шавлего поставил ружье в яму и прилег в тени дерева.

Все вокруг изменило свой вид, на всем лежала печать разрушения, но также и обновления. Остров раньше был весь занесен илом — лишь кое-где зеленела на нем трава. А теперь он зарос камышом и затенен огромными ивами. Раньше вся Алазани, сливаясь в один поток, протекала этой стороной, и там, где сейчас под скалой валялась мертвая змея, был глубокий омут с водоворотом.

С тех пор Алазани, разрезав надвое земли караджальцев, проложила себе через них прямое русло, а часть осиновой рощи превратила в остров.

Большие изменения произошли за это время — в сущности, такое недолгое, — а сколько чего случилось с тех пор, как первое живое существо вышло из океана на сушу? Эх, к черту! Поистине сизифов труд искать начало всех начал, ломать себе голову над этой огражденной железными запорами вековой тайной.

Ну, а Шавлего даже не может толком разобраться, где следует искать первоначальный след грузин, стертый неумолимым бегом времени: в Месопотамии, в Малой Азии или на Кавказе? А может быть, во всех этих местах да, сверх того, еще на Эгейских островах и на полуостровах Южной Европы? Разве не красноречивы геометрические орнаменты на сосудах, найденных в Гриалети? Золотой чаше, наверное, не меньше трех с половиной тысяч лет! Разве исключено, что греческий орнамент, знаменитые «меандры», заимствован ими от нас, так же как миф о Прометее? История подобна красивой женщине, которая утоляет свою страсть к кокетству незначительными приключениями, но самое драгоценное, что в ней есть, хранит для достойного.