Кабахи

«Молодцом повел я дело в нынешнем году! Первым снял урожай и собрал больше всех. А этот злыдень Реваз здорово в яму угодил. Лео любит повторять: «Шекспир сказал…» Какой там Шекспир, подумаешь — Шекспир! Вот я сказал, и что сказал — все сбылось! Валяйте, петушки, потрепите друг другу гребешки! А курочка тем временем зоб себе набьет!»

Тедо нигде не мог найти Маркоза. Наконец у кукурузной кучи ему сказали, что бригадир поехал к ручью за водой. Решив подождать Маркоза, Тедо стал вместе с другими отламывать от стеблей кукурузные початки. Раньше, до объединения чалиспирских колхозов, все эти земли были в его ведении, и Маркоз с его бригадой подчинялись Тедо как председателю — колхоза. По старой привычке, люди и сейчас держались почтительно, никто не позволил бы себе даже шутливого тона в разговоре с ним. Тедо в глубине души радовался этому. Зато сам не скупился на шутки и старался держаться со всеми на равной ноге.

Маркоза все не было видно.

Тедо надоело ждать. Он придумал повод — нынче у него срезают кукурузные стебли, надо присмотреть — и ушел.

Бригадира он встретил на берегу ручья. У арбы треснула ветхая ось, и Маркоз возился, пытаясь укрепить ее с помощью подвязанной жерди.

Лошадь стояла смирно, опустив морду, и лишь время от времени лениво поглядывала на бригадира, хлопотавшего возле колеса.

— Другого кого-нибудь нельзя было послать за водой? — сказал Тедо, поздоровавшись.

— Не хотелось людей от работы отрывать. — Маркоз удивился, увидев соседа. — Вчера дядя Нико такую таску мне устроил, что я на рассвете поднял всех своих домашних и погнал их сюда, на участок.

Тедо сломил ивовый прут и стал его скручивать.

— Прутом прикрепить — удержит?

— Удержит, как не удержит!

Жердь проложили поверх ступицы и надежно укрепили.

Бывший председатель посмотрел на ручей.

— Этой водой будешь бочку наполнять? Какой дьявол ее так замутил?

Маркоз обернулся к нему.

— Это все тот полоумный. Ручей отвели в Алазани, а здесь только и осталось что одна эта струйка. Иной раз и она, бывает, замутится. Только что была совсем прозрачная. Посиди минутку вон там — опять очистится.

Среди густых зарослей орешника, ольхи и лапины ручей образовал заводь. Прямо посреди заводи был устроен длинный стол с двумя скамейками по обеим сторонам. От берега к скамьям была проложена широкая доска — уютное получилось местечко.

Маркоз закинул вожжи на ветку лапины и подсел к столу с противоположной стороны. Он медленным движением отер капли воды со щек. Сквозь пальцы он видел лицо собеседника, небритое, заросшее рыжей щетиной и усеянное частыми веснушками, словно засиженное мухами.

Тедо заметил устремленный на него взгляд бригадира. Он ответил таким же пристальным, вопросительным взором, и Маркоз, тряхнув головой, опустил руки.

— Тебя что-то в последнее время не видать совсем — куда запропал, ни разу даже не заглянул ко мне.

— Да и ты нельзя сказать, чтобы очень уж истоптал тропку у меня во дворе. Оно и понятно — страдная пора, урожай убирать надо.

— Много тебе осталось?

— Еще день-другой, и закончу.

— Чего тянешь? Как бы дожди не начались.

— Успеется. Еще долго будет стоять хорошая погода. Люди были все заняты своими делами, я не мог вовремя вывести их на работу. Вот с пахотой я и впрямь запоздал… И стебли кукурузные срезать еще надо, и потом жнивье расчистить. Задал мне жару дядя Нико.

— Не велика беда. Он и по моему адресу вчера крепко проехался. Наверно, оттого озверел, что третьего дня у него стельную корову ночью угнали.

— Да, да, подумай! А какая корова была! Как подоят — каждый раз три хелады молока давала.

— Никак не меньше.

— И свели ее так, что собака не подняла тревоги. Удивительное дело! На спину, что ли, себе взвалили этакую животину!

— Говорят, собака шла потом по следу до самой Берхевы.

— Значит, эта корова — самоубийца. Подумала: лучше смерть, чем жизнь у Нико. Пошла и утопилась.

— А ты как думаешь, чья это работа?

Тедо поскреб колючие щеки, скосил красные, как у кролика, глаза.

— Намекал я председателю еще сегодня, что не ждал от Реваза такой уж отчаянной наглости. Настроил его, раззадорил вовсю. Пусть перегрызут друг другу глотки. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей.

Маркоз вытащил сигарету. Облако табачного дыма поплыло над дощатым столом.

Тедо, морщась, помахал рукой, развеял его.

— Думаешь, Реваз один… — Маркоз выпустил дым в другую сторону.

— В субботу внук Годердзи сидел с ним вместе у него во дворе. А потом они достали ружье и принялись палить — кур подстреливали на бегу.

— Чужие куры к нему во двор забрались?

— Ведь своих-то не стал бы стрелять!

— И без Надувного тут, наверно, не обошлось!

— И без сына Тонике.

— Они ведь днюют и ночуют там, в трясине, — как же еще успевают озорничать?

— А черт их знает или бог — разве тут разберешь? Кто бы подумал, что осушить такое болото под силу людям. Да к тому же там еще полно змей, лягушек и всякой другой пакости.

— И лихорадка их не взяла!

— Ну как же! Моего Шалико она и загубила!

Разве твой парень тоже туда ходил?

— А как же! Отец с матерью у него никогда от дела не отлынивали, а он весь в них.