Кабала

Был уже полдень. Они ехали по Рублевке в толчее роскошных иномарок, наполнявших воздух привычным смрадом выхлопных газов. Трехлетние деревца и кусты вдоль шоссе выглядели рахитичными, обезвоженными. После ночных тусовок к семьям возвращались загулявшие кутилы. В строгих, черных лимузинах, с тривиальной легендой «задержался по делам», в сопровождении охраны, нередко с милицейским эскортом, они неслись, обгоняя друг друга. Навстречу им в центр мегаполиса направлялись крупные чиновники после огаревских официальных встреч; деловые люди из элитных поселений рублевского предместья, шикарные, с постоянным похотливым огоньком во взглядах проститутки и певички на люксовых автомобилях после ночных эротических шоу, а также порученцы разного ранга с докладами, о которых по телефону говорить было небезопасно. Алчность, агрессивное желание зарабатывать и владеть всем и всегда лежали в основе помыслов этих людей.

Леонид Иванович уселся на заднее кресло в роскошном салоне картузовского «Мазератти». Номерной знак автомобиля с выгравированными из горного хрусталя фирмой «Сваровски» цифрами 001, мобильники в бриллиантовом обрамлении и два ствола Berret из золота, вложенные в полуоткрытые лайковые чехлы по обеим сторонам дверей — все это привело сибиряка в восторг. Такие аксессуары в провинциальном представлении о сильных мира сего превращали Михаила Картузова в звездного столичного аристократа, которому надо было во всем подражать. У Ефимкина возникло острое желание как можно быстрее погрузиться в манящий хаос российской шикерии. Ему казалось, что Картузов и круг его общения — как раз и есть люди с большой буквы, на которых он всем сердцем мечтает походить и ради близости с которыми он и прибыл в столицу.

Другой мир, оставленный в Сибири, и, конечно, присутствующий в людской толчее Москвы, его ничем не интриговал. Страдания и лишения, скорбь и отчаяние — вечные спутники простых смертных — были им основательно забыты. «Как я ошибался, что не перебрался в столицу раньше. Ведь именно общество таких, как Картузов, способно окончательно зарубцевать раны, полученные в мрачные годы наивного поиска самого себя, обнулить мою доканскую биографию. — Эта мысль уже не оставляла Леонида Ивановича. — Но примет ли меня в объятия этот фантастический мир? Свыкнусь ли я с ним, не утону ли в нем? Я возлагаю большие надежды лишь на себя, а хватит ли Ефимкина на то, чтобы очаровывать и побеждать этот мир? Тут ведь не человечность нужна, а не знающее границ тщеславие. Тут не доброжелательность, не приветливость востребована, а яростная агрессия, беспощадность. Освою ли я такой набор определенных свойств? Выучу их на «отлично» или как двоечник? Но без них мне не добиться успеха! Я должен, должен освоить это искусство жить! Эти манеры обогащаться! Этот стиль нравиться! Это должен быть не просто успех, а успех огромный! Национального измерения! Хочу, чтобы на меня смотрели с изумленным восхищением, как я оглядывал Картузова. Хочу, чтобы моими речами заслушивались, как только что я внимал новому знакомому. Хочу, чтобы меня все знали и всем, как Михаил, я был бы приятен и интересен».

Лицо Ефимкина светилось восторгом. Его отражение в зеркале поймал Михаил Александрович.

— Нравится Москва?

— Да-а-а… — протянул разомлевший Леонид Иванович.

«Какую методику избрать? — размышлял про себя между тем Картузов. — Такую, чтобы он созревал медленно, словно овощ при дождливой прохладной погоде, или быстро, как клубника в июле, за пару дней? Подождем вечера, пусть полнее раскроется. А мне лучше покопаться в его душе. Что там…»

— Москва — это мегаполис с двумя достойными, часто пересекающимися пластами людской ментальности. Одна — праведная, добродетельная. Другая — греховная, криминальная. Каждая из них проявляется у нас самым замечательным образом. Сочетание в москвичах этих разнонаправленных начал создает совершенно нового человека современного мира. Если в прошлом лишь у незначительной части общества всегда был один шаг от чистоты до грязи, то сегодня это двуединство стало органической составляющей в каждом из нас. Как левая и правая части мозга, как имя и фамилия. Москвич по собственному усмотрению, исключительно исходя из высших личных интересов, оказывается то полицейским, то вором, то целомудренным, то порочным. Это неожиданное обстоятельство делает нашу жизнь глубоко загадочной. Прелесть заключается в том, что свои поступки ты не в состоянии прогнозировать. Размыт стержень, удерживающий личность в единой ипостаси. Ты всегда разный, поэтому чрезвычайно интересный не только самому себе, но и окружающим. Эта аномалия не только не отравляет нам жизнь, а усиливает интерес к ней, пробуждает страсть к ее вихрям. В извращениях мы предаемся неистовому разгулу тщеславия, как панацее избалованного самоутверждения. Конечно, я говорю о характере столичных жителей. С представителями других мегаполисов я не знаком настолько, чтобы понимать их психологию. Со временем и ты познакомишься с этой яркой отличительной чертой москвичей.