Нас слушали. Работал фактор «фишки», «прикола» — мы играли совсем не то, к чему привыкла эта планета. Ведь мы живём в Латинской Америке, а это совершенно независимая от остального мира вселенная, где всё с ног на голову. Есть в ЛА попса — но это своя, особая попса. Есть тяжёлая музыка — но это СВОЯ тяжёлая музыка. Есть русский сектор, Обратная Сторона, и там всё иначе — но для сектора, для диаспоры мы будем петь через две недели в «Маридиане». Есть на этой планете и ценители древней музыки, есть и ценители музыки гринго (мистер Смит не даст соврать), но МАССОВО такое никто не слушает. Рок-н-ролл чужд этой культуре. И у нас либо получится приятно народ удивить и на этом выехать, или не получится.
Тут вступил Фудзи, и мы пошли на новый круг вариации, всё усиливая и усиливая нажим. Но теперь уже я «рулил» песней, теперь только от меня зависел итог выступления. И я накручивал себя, пытаясь не просто спеть о некой истории. Я пытался жить ею! Это я шёл по парку, и, блин, попал на шабаш мертвецов! Это я узрел их танцующие костяшки! И это я, простите за мой французский, пересрался при их виде не на жизнь, а на смерть!
Всё, накрыло. Состояние, которое по-испански можно обозвать словом «приход». Это ещё не был апофеоз песни, до него было далеко, но я перестал быть собой. Я ревел, рвал струны! Я вопил! Я был на грани срыва, живя в том мире, что диктует древняя мелодия. Нет, со стороны это не выглядело криком — это всё-таки песня. Но песня, льющаяся не из меня, а из некого невиданного измерения, использующего вашего покорного слугу лишь как проводника.
Парни боялись доверять мне сильные гитарные партии. Говорили, это сложно, играть и петь на полной самоотдаче. Я уверял, что потяну. Уступили. Теперь же возблагодарил бога за настойчивость. Меня распирало: хотелось бегать, прыгать, сходить с ума! Но чёткие и некислые по сложности гитарные партии держали, не давали бегать по сцене.
Барабаны задавали ритм. Гитары стонали, но под нашими уверенными движениями пели, выдавая вопли отчаяния или ликования. Выли в переноски и мы с Кареном, каждый в своей партии. Музыка — это магия, и никакая биоэнергетика не сравнится с нею по оказываемой мощи.
А вот и подобрались к апофеозу. Мои руки что-то делали со струнами, рот что-то пел… И всё закончилось. Я допел последний куплет, вариация ушла на очередной круг, на замедление, завершение, мягкий перебор…
…И убаюкивание. Колесо сансары этой песни замкнулось, мы пришли к тому, с чего начали.
Выдох. Отпустить гитару. Руки больше не трясутся. Сам же я почувствовал… Освобождение? Наверное. Я выпал из нирваны, это было двоякое чувство, но мне оно скорее понравилось.
Залу тоже. Я по привычке называю аудиторию залом, хотя никакого зала тут, конечно же, не было. Было несколько сот людей, стоящих перед сценой. Охреневших, обдолбанных напором лютой мелодии людей. Ибо ИИ верно рассчитал звуковой поток, и добавлял или убавлял децибелы и частоты ровно там, где это требовалось. Секунда. Две. Пять. Затем робкие хлопки и…
Нас затопило. Мальчишеский гвалт. Свист. Поддерживающий ор. Женский писк. Что-то ещё. Это словно цунами, заливающее тебя с головой. Что-то подобное было в Итальянском дворце, но не настолько искреннее — там зал был «посырее», погурманистее.