Каббала

С кембриджской школой платоников имя Томаса Бернета, какое-то время бывшего главой Чартерхауса, связано скорее по ассоциации, нежели по подобию интеллектуальных достижений. Он поступил в Колледж Христа в 1654 г., когда Ральф Кадуорт был там ректором, а Генри Мору пошел сороковой год. Вероятно, своими скромными знаниями предмета, благодаря которым он оказался включенным в этот список, он обязан именно этому богослову. Дружеская переписка Генри Мора с издателем Kabbala Denudata появилась, как мы знаем, в этом компендиуме в 1677 г., но «Истолкование ума Моисея» вышло на несколько лет раньше. Когда Бернет опубликовал свою Thelluris Theoria Sacra, он явно не проявлял особого интереса к платоническим и каббалистическим темам: Брюстер называет его милым симпатичным геологическим романом.

Действительно, он посвящен Моисеевой схеме творения, а более важный следующий труд, в котором речь идет о древнейшем учении о происхождении вещей, в сущности, является его развитием или продолжением¹¹⁷. Этот интересный труд, написанный на изящной латыни того времени, tout en grand chapitre, как описан он в библиографии Папюса, посвящен Каббале. Как мы уже намекали, это отнюдь не оригинальное исследование, и все говорит о том, что эти сведения получены не из первых рук, но для нашей задачи он важен, потому что позволяет показать, как эта литература, которая очаровывала, хотя и не убеждала кембриджских платоников, запечатлелась в либеральном сознании смелого, но не слишком ученого мыслителя, относящегося уже к другому поколению. Как и можно было предположить, мы видим, что Бернет не ставит под сомнение мудрость Моисея, под каковой он понимает то же, что понимали все ученые христиане-каббалисты, – знание природных тайн, полученных законодателем еврейского народа в Египте. От других каббалистов он отличается разве что тем, что со всей серьезностью интересуется вопросом о том, что именно из этой мудрости дошло до израильтян. По сложившейся традиции принято считать, что со временем она извратилась¹¹⁸. В частности, Каббала в том виде, в каком мы сейчас ее имеем, изобилует всевозможными эксцессами воображения и мелочными методами. От этой предпосылки, которую можно рассматривать как констатацию общепринятой критической позиции, он переходит к более детальному рассмотрению предмета и приходит к заключениям, которые трудно опровергнутъ и в наши дни. Извращенный характер еврейской традиции в некоторых ее проявлениях должен быть признан теми, кто, с критической или какой иной позиции, пытается искренне отстаивать ее высокое мистическое и теософское значение.

Если попытаться, говорит Бернет, вычленить то, что осталось неизвращенным в Каббале, отделить подлинное от подделки, надо прежде всего отбросить всю нумерологическую, буквалистскую, грамматическую часть, которая ориентирована на выявление тайного смысла алфавита, Божественных Имен и словаря Писания. Магический и суеверный элемент также должен быть отсечен. Далее следует помнить, и это, думаю, особо приложимо к второстепенным пунктам критики, что декларирование расхожих понятий на редком языке не должно считаться истинной Каббалой. Предостережение не менее актуальное всего поколением раньше, чем в дни Томаса Бернета. Зачарованность непонятным языком только в силу самой непонятности была свойственна викторианским оккультистам, точно так же зачарованным театрализованной сумрачностью Аида в Ритуале Смерти, и это во многом необъяснимая и загадочная подоплека всего интереса к данной теме. Впрочем, возможно, в ответ на загадки сфинкса, изреченные столь же монструозным языком, как и он(а) сам(а), можно ответить только банальностями, дабы повергнуть его, как это происходит у Эдипа.

В соответствии со своим намерением Бернет переходит к делению Каббалы на Номинальную и Реальную. Первая, которую он характеризует как беспрокую, – гематрия, тмура, нотарикон, вокабула. Эти приемы, говорит он, сродни развлечению наших детей, и, действительно, трудно решить, возможно ли усваивать интеллектуальное превосходство и философскую серьезность раввинистическим аннаграммам или аппарату «Тит: Тат: То». В любом случае «едва ли они относятся к здравомыслящей литературе и еще того менее к мудрости».