Каббалист с Восточного Бродвея

В записной книжке, в которой Израиль Данцигер подсчитывал свой капитал, лежало несколько писем, доставленных сегодня утром. Одно письмо было из Бруклинской иешивы, другое от еврейского поэта, подготовившего к печати очередную книгу стихов, третье от президента дома престарелых, планирующего построить новый корпус. Тексты писем был разные, но припев — один и тот же: пришлите чек. Но зачем множить ешиботников в Уилльямсбурге? Кому нужны стихи этого графомана? И для чего строить новый корпус? Чтобы президент устроил банкет и снял сливки? Скорее всего, президент сам строитель или его зять — архитектор. «Знаю я эту публику, — пробурчал себе под нос Израиль Данцигер. — Не на того напали».

Израиль Данцигер не мог больше сидеть без дела. Он чувствовал, что его засасывает пустота. И это было почти так же болезненно, как сердечный приступ. Та сила, которая держит мужчин на плаву, стремительно покидала его, и он понимал, что еще чуть-чуть — и он сойдет с ума, погибнет в прямом смысле этого слова. Необходимо было что-то предпринять, не откладывая. Он бросился в спальню, распахнул дверцы платяного шкафа надел брюки, носки, рубашку, ботинки, взял трость и вышел на улицу. В гараже стояла машина, но ему не хотелось садиться за руль и бесцельно мчаться по автостраде. Хильда отправилась в магазин за покупками. Дом останется пустым, но здесь не воруют. Да и если бы даже кто-то к ним влез? А потом, перед домом возился садовник Джо — поливал из шланга голубоватую траву, которую привезли в рулонах и разложили на песке, как ковер. Даже у травы здесь нет корней, подумал Израиль Данцигер. Он завидовал Джо. У этого чернокожего парня, по крайней мере, есть какое-то занятие. Где-то неподалеку жила его семья.

То, что Израиль Данцигер испытывал сейчас, нельзя было назвать обычной хандрой — это было настоящей паникой. Если он сейчас же не предпримет каких-нибудь шагов, ему конец. Может быть, отправиться к брокеру, проверить, как идут дела с акциями? Но он уже и так просидел там целый час сегодня утром. Нельзя же заявляться туда по два раза в день — прослывешь занудой. Тем более что уже без двадцати три. Пока он туда доберемся, они закроются.

Автобусная остановка была прямо напротив дома, на той стороне улицы. А тут как раз подошел автобус. Израиль перебежал через дорогу, и уже само это действие было целебным. Он влез в автобус и опустил монетку в кассу. Он решил, что зайдет в кафе, купит вечернюю газету (точную копию утренней), выпьет чашечку кофе, съест кусок торта, выкурит сигару и, как знать, может быть, повстречает кого-нибудь из знакомых. Автобус был полупустым. Все пассажиры разместились на теневой стороне, обмахиваясь кто веером, кто сложенной пополам газетой, кто книжкой. Только один человек сидел на солнечной стороне, по-видимому не замечая жары. Грязный, нечесаный, небритый. Наверное, пьяница, подумал Израиль Данцигер. И впервые в жизни понял, почему люди спиваются. Он бы и сам пропустил сейчас рюмочку, если бы было можно. Все что угодно, только не эта пустота!

Один пассажир вышел, и Израиль Данцигер сел на освободившееся место. В открытое окно дул горячий ветер. Пахло океаном, расплавившимся асфальтом и бензином. Израиль Данцигер сидел неподвижно. Вдруг его прошиб пот — только что надетая рубашка моментально промокла. Израиль повеселел. Дошло до того, что даже поездка в автобусе превратилась для него в приключение. Вдоль Линкольн-Роуд тянулись магазины, рестораны, банки. Мальчишки торговали газетами вразнос. Этот район был похож на настоящий город, почти Нью-Йорк. Под навесом одного из магазинов Израиль Данцигер заметил объявление о большой распродаже. Очевидно, магазин хотел избавиться от залежавшегося товара. Для Израиля Данцигера Линкольн-Роуд была оазисом в пустыне. Он поймал себя на том, что беспокоится за судьбу магазинных владельцев. Сколько можно протянуть без единого покупателя? Он понял, что должен что-то купить. Не важно что, лишь бы поддержать бизнес. Вот это действительно будет доброе дело, не то что помогать всяким пройдохам.