Каббалист с Восточного Бродвея

Автобус остановился. Израиль Данцигер вылез и зашел в кафе. Вращающаяся дверь, холодок кондиционера, электрический свет среди бела дня, гул посетителей, звяканье посуды, длинные столы с подогревом, заставленные всякими яствами, кассирша, тенькающая кассовым аппаратом, запах табака — все это улучшало настроение. Он стряхнул с себя меланхолию и отогнал мысли о смерти. Одной рукой взял поднос, а другую сунул в задний карман брюк, где лежала мелочь. Он помнил запреты врачей, но более властная сила, заставляющая принимать то или иное решение, велела ему не отступать. Он купил бутерброд с форшмаком, большой стакан кофе со льдом и творожный пудинг. Закурил длинную сигару. Он снова был Израилем Данцигером, живым человеком, бизнесменом. За соседним столиком Израиль заметил маленького человечка — не выше, чем он сам, только плотного, широкоплечего, с толстой шеей и большой головой. На нем была дорогая панама (минимум пятьдесят долларов, прикинул Данцигер) и розовая рубашка с короткими рукавами. На пальце, толстом, как сосиска, поблескивал перстень с бриллиантом. Мужчина попыхивал сигарой, отщипывал кусочки кренделя и проглядывал газету на идише. В какой-то момент он снял панаму, обнажив идеально лысую голову, круглую и гладкую, как бильярдный шар. Было что-то детское в этой его круглости, упитанности, в этих губах со складочками. Он не затягивался, а просто посасывал сигару, и Израилю Данцигеру стало любопытно, кто же он такой. Вряд ли местный. Может быть, из Нью-Йорка? Но что он делает здесь в сентябре? Разве что спасается от сенной лихорадки? Раз он читает еврейскую газету, стало быть, они одной крови. Израилю Данцигеру захотелось заговорить с этим человеком, узнать, как его зовут. Какое-то время он пребывал в нерешительности — он был не из тех, кто легко знакомится на улице. Но в Майами, если быть слишком замкнутым, недолго и помереть от скуки. Он взял тарелку с пудингом и кофе и подошел к незнакомцу.

— Что пишут новенького?

Мужчина вынул сигару изо рта.

— А что может быть новенького? Ничего, абсолютно ничего.

— Вот раньше были писатели, а сейчас так — писаки, — сказал Израиль Данцигер, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Выброшенные пять центов.

— А что делать в Майами? Так хоть можно время убить.

— А что вы делаете здесь в такую жару?

— А вы?

— Сердце… Уже полгода здесь маюсь. Врачи сослали. Пришлось выйти на пенсию.

— Ну, тогда мы с вами, можно сказать, братья по несчастью! — воскликнул Израиль Данцигер. — У меня тоже нелады с сердцем. Я продал свой бизнес в Нью-Йорке, и моя заботливая супруга купила нам дом и участок со смоквами, как в Палестине в старые времена. Я целыми днями сижу в шезлонге и схожу с ума.

— А где ваш дом?

Данцигер объяснил ему.

— Я каждый день проезжаю мимо. По-моему, даже видел вас однажды. А чем вы раньше занимались?

Данцигер рассказал.

— Я тоже занимался недвижимостью. Больше тридцати пяти лет, — сказал круглый человечек.

Мужчины разговорились. Выяснилось, что коротышку в панаме зовут Моррис Шапирстоун, Он жил на Евклид-авеню. Израиль Данцигер встал и купил еще две чашки кофе и два кренделя. Потом они угостили друг друга сигарами: Израиль дал своему новому знакомому одну из тех, что курил он, а тот предложил ему одну из своих, другой марки. Через каких-нибудь четверть часа они уже беседовали так, словно знали друг друга всю жизнь.

В Нью-Йорке они оба принадлежали к одним и тем же кругам, и тот и другой родились в Польше. Шапирстоун достал бумажник крокодиловой кожи и показал Израилю Данцигеру фотокарточки жены, двух дочерей и их мужей (один — врач, другой — адвокат), внуков и внучек. Одна внучка была просто копией Шапирстоуна. Жена Шапирстоуна была толстой, как кастрюля. По сравнению с ней его Хильда — настоящая красавица. Как это мужчина может жить с эдакой уродиной, подумал Данцигер. Впрочем, рядом с такой, как она, наверное, не так одиноко, как с Хильдой. Вокруг таких женщин всегда вьются стайки веселых подружек. Израиль Данцигер никогда не был набожным, но после инфаркта и переезда в Майами он начал мыслить в религиозных категориях. В данный момент он усматривал перст Божий в том, что оказался в кафе одновременно с Моррисом Шапирстоуном.

— Вы играете в шахматы? — спросил он.

— В шахматы? Нет. Я играю в карты.

— И есть с кем поиграть?

— Находятся.

— Вы молодец. А я никого не могу найти. Целыми днями сижу дома в полном одиночестве.

— Почему вы поселились так далеко от центра?