Каббалистические видения

2) нельзя понять каббалистические воззрения Юнга и все его отношения к Каббале и алхимии, не беря в расчет его отношения к Фрейду, иудаизму и национал-социализму; и

3) опасный путь, с которым заигрывал Юнг, весьма свойственен самому мировоззрению, которое юнгианская психология делит с традиционной каббалой, и, таким образом, любое определение отношения Юнга к Каббале без исследования Тени, или "другой стороны" было бы вопиюще неполным. Я надеюсь, что читатель будет толерантен ко мне и преодолеет моральные и духовные сомнения в этой работе в надежде на достижение отчасти психологического и, возможно, духовного понимания. Как говорит Зоар: "Нет никакого света за исключением того, что идет от тьмы... и никакой истинной благодати кроме той, что проистекает из зла".

Я хотел бы благодарить Стентона Марлана, Майкла Сокала, и Эри Майденбаум за содействие в редактуре различных глав этой книги, нескоторые из которых появились в несколько измененной форме в журналах или книгах, в которых каждый из них выступил редактором. Я также хотел бы благодарить Нэнси Кейтер, издателя Spring Journal Books, за ее веру и терпение к этой работе, и Силвию Руд за ее осторожную редактуру моей рукописи.

Введение

Суждение о том, что один из великих умов психологии двадцатого века, К. Г. Юнг, может быть признан мыслителем еврейского мистицизма, идеи которого не только отражают каббалистические источники, но и могут фактически вдохнуть в них новую жизнь, – это спорная идея, которая, вероятно, будет скептически воспринята последователями как Юнга, так и каббалы. В то же самое время трудно не признать очевидный факт, что Юнг, особенно в свои поздние годы, последовательно уходил от каббалы. Его ссылки к иудаизму немногочисленны, по сравнению с христианством, гностицизмом и алхимией. Более того, интерес Юнга к каббале в целом признан лишь как один из примеров его общей заинтересованности в мировых религиях (включая даосизм, буддизм и индуизм), каждую из которых он понимал как "данные" для своей гипотезы об архетипах коллективного бессознательного. Учитывая склонность Юнга к христианской теологии, и его раннее двойственное и время от времени уничижительное представление об иудаизме, было бы трудной задачей оспорить эти доводы. В этой книге я буду утверждать, что отношение Юнга к еврейскому мистицизму сыграло важную роль в развитии аналитической психологии, роль, которую он сам, возможно, изначально стремился свести к минимуму, и которую он, в конечном счете, охватил в полной мере. Моей задачей в этой работе будет преодолеть каждое из этих потенциальных предубеждений.

Понять глубинную связь Юнга с еврейским мистицизмом можно не заходя далеко, – заглянув в его автобиографию, где приведена серия видений, которые Юнг испытал после своего сердечного приступа в 1944. В «Воспоминаниях, Сновидениях, Размышлениях» он пишет, что "ничего подобного я не испытывал ни до, ни после.". Эти видения, появившиеся, когда, согласно мнению Юнга, он "находился на грани смерти", вовлекают в себя именно еврейскую, и более того, каббалистическую тематику:

Все окружающее казалось мне зачарованным. Именно в это время сиделка готовила для меня какую-то еду, потому что только в эти минуты я мог есть и ел с аппетитом. Поначалу она казалась мне старой еврейкой — много старше, чем была на самом деле, и что она готовит мне ритуальные кошерные блюда, что голова ее повязана голубым платком. Сам же я находился — так мне чудилось — в Пардес-Римоним, в гранатовом саду, где происходила свадьба Тифарет и Малкут. Еще я представлял себя Раби Шимоном бен Иохаи, чей мистический брак праздновали сейчас. Это выглядело именно так, как изображали каббалисты. Невозможно передать, как это было удивительно. Я только твердил себе: «Это гранатовый сад! И здесь, сейчас празднуют соединение Малкут и Тифарет!» Какова была моя роль, я точно не знаю, но я испытывал чувство, будто я сам и есть это празднество, и замирал от блаженства.