Каблуков

Номер был двухкомнатный. Дрягин огляделся, сказал Гурию: "По-моему", имея в виду "по-моему, ничего". Гурий подтвердил: "По-моему, тоже". "Каблуков, ты только не думай, я не благодетель, - сказал Дрягин серьезно, так что вышло почти неприязненно. - Вечером сижу, мозг считать перестает, и мечтаю: надо Каблукова кирнуть. Приедет, и я его кирну. В лучшем ресторане. Не за дружескую услугу, плюс качественно оказанную. Это оплачено. А за то, какой ты тогда был целомудренный. И независимый. И честь блюл. Как белогвардеец. Честь - это что такое: честь? Это же ископаемое, дворянско-усадебная культура, это оттуда, где лен и вено". Каблуков хмыкнул: "А я, наоборот, запомнил, как поначалу купился. С деловыми людьми в одной струе. Лакейская гордость всплеснула". "Так и я про то же. Подумал: "Вот еще, значит, что в людях осталось. Не все такие, как Дрягин позорный: и не заметит, что купился, что лакей. "Овода" незабвенного читает не понимает: тайна исповеди, ай-яй-яй! Че тут такого? - самому надо быть осторожней, варежку налево-направо не разевать. А вот, оказывается, чего. Ай, думаю, Каблуков! Скажи - в щечку поцеловать, поцелую". И ты мне сейчас настроение не порти. Это я себя ублажаю. Что тоже так могу, не хуже - хоть и по-купечески.

За сим гуд-бай форевер и покедова. С мужиками не обжимаюсь, принципиально. А с лебедем уж позвольте. Дай я тебя, кашмирская коза, оглажу и почувствую. - Он притянул Ксению за плечи и элементарно поцеловал. И она его. - Не было у меня таких гимнасток в Вологде. Самое обидное, что и не знал тогда, что бывают". "Дядь Сережа Дрягин, - сказала она мило, - можно я вас провожу? И попрошу". Они вышли, Каблуков спросил у Гурия: мило? Гурий: мило. "Прилягу", - сказал Каблуков. "А я послушаю". Вынул стетоскоп, поприкладывал, потом пальцами мягко-мягко подавил: на грудину, на ключицы, на живот. Ритм, пассы. "Ты настоящий доктор, - проворковал Каблуков, млея. Гурий, ты мне за жизнь столько приятного сделал. И никогда неприятного". "Ксению включаешь?"

Минуту оба молчали, Гурий еще где-то мял легонько, поворачивал ему голову, сжимал-разжимал кисти рук. "Нет, - ответил наконец Каблуков. - Она приятная, только я ее с тобой не связываю". "Я тоже". Согнул ему руки в локтях, ноги в коленях. "Мочеиспускание нормальное?" "Не жалуюсь... Что-то не так? - Он неопределенно вздернул подбородок, показать, что вопрос - о Ксении. - Если думаешь, что-то не так, посоветуй". "Да нет. Самому непонятно. Какой я отец? А ведь отец. Должен сказать твердо: так-то, так-то. Как?! Как "так-то"? Ты мне Коля Каблуков, никого такого же у меня нет. И не было. Ты мне за жизнь столько приятного сделал. И всего. Чего такого я знаю, что ты не знаешь? Кроме анатомии и патологии высшего из приматов. Если честно, то я о тебе думаю больше, чем о ней. Но о ней тоже. Родилась, мое семя, извод. Тепло младенца, ребеночья ясность; девочка - тоже не забывай".

"Ладно. - Рассмеялся. - Мы с тобой теперь еще вроде как гомосеки: моя плоть". "Этого не было", - сказал Каблуков серьезно и устало.

Гурий как ждал: "Должно быть. Это обязательно. Без этого ничего не будет. Ты собираешься... вы собираетесь жениться? Или... так?" "Мы попробуем, чтобы без этого. Так мне кажется. Ей, мне кажется, тоже". И на этом она вошла: "Обо мне говорили?" "О чем говорили, - сказал Гурий, - как раз кончили. А вы о чем?" "С миллионером? Я ему свои деньги хочу отдать. Чтобы пустил, куда и свои. Мани-маркет, стоки, сам решит. Десять процентов годовых мне вот так хватит. Согласился".

XIV