Каблуков

"У вас хорошее настроение?" - спросила Ксения. "У меня отличное настроение", - сказал Каблуков и поперхнулся. Закашлял, рукой сделал: где? она подала подушечку, алое сердце. Прижал к груди, успокоился. "Терпимо", проговорила она: с едва заметной интонацией вопроса ему, утвердительно себе. "Как сказать? Каждый момент ждешь, клетка грудная выпадет на пол и разобьется. В общем, терпимо".

XV

В аэропорту, на улице у дверей, его ждали с инвалидным креслом. В аэропорт отвезли Ляля и Люба. Закажи он такси, обида была бы непрощаемая, а главное, невыдуманная... Хайвей был полон, но ехали ходко. Несменяемый кадр: домики один в один, поселки один в один. И хайвей монотонный. Что-то живое, постоянно, хоть и помалу, сдвигающееся - пожалуй, только "компания" машин: складывающаяся, распадающаяся. Почему американцы, наверное, и ездят чуть что. Играет - с каким-никаким, а подвижным пейзажем. Особенно когда уезжаешь. "Есть такая книга, - сказал он, - "Укрывающее небо", - и Ксения кивнула. - Вот Ксения читала, а я нет, однако знаю. Про то, как никак не уехать из Африки. Попадаешь - и пропал. В Америке тоже что-то такое есть. Там песок, здесь гипс. Краны не протекают, пыли нет, проказы нет. Пища не несъедобная. Африка наоборот". "Неохота, Каблуков, под конец собачиться, отозвалась Ляля. - Мелешь что-то, как на третьем курсе. Как будто жизнь не прожил". "Это он радуется свободе, - включилась Люба. - Тогда тоже радовался".

Чем ближе подъезжали, тем сильнее хотелось спросить, почему они больше месяца живут вместе. Или всегда так? Или у Любы что-то с мужем? Скажем, завел кого-то? Помоложе? Но разговор завертелся вокруг чисел и названий, пустой и нескончаемый: время отлета, прилета, на какой аэродром в Нью-Йорке ("Ла Гвардия"), отель (опять "Эксельсиор" - потому что опять Дрягин взял на себя, и что-то его к "Эксельсиорам" влекло). Тут Каблуков произнес: "Все-таки я ему ни разу "ты" не сказал". "Кому?" "Дрягину". "А как?" "А вот так, безличными формами". "Со смыслом?" "Нет. Было бы неорганично". Люба сказала: "Ты, Каблуков, какой-то неродной. Честно. Какой-то ты шалый. И в молодости был". "Все такие. Ты, думаешь, нет? А чего, например, тогда дома не живешь?" Люба и Ляля, ошеломленные, на несколько секунд уставились друг на друга и захохотали. "Потому что у меня в квартире ремонт. А тебе что?" "Не знаю. Спросить подмывало. Не знаю почему". "Мол, не лесбы ли? Так бы и сказал". И опять расхохотались. "Они все-таки ничего, - обратился он к Ксении, как бы их тут не было. - В начале посмотрел, какие-то неродные. Нет, та же ла гвардия".

"Каблуков! - вдруг воскликнула, выкатывая глаза, Ксения, когда, уже расцеловавшись, с ними расстались и двинулись к металлоискателю. - Этот Соколов ваш танцующий - он же к ним летал!" Он несколько секунд соображал. "А что? Не исключено".

В Нью-Йорке тоже встречали с креслом. В отеле им сказали, что кто-то уже звонил - не назвался, не оставил телефон. Входя в номер, услышали звонок: Феликс. "Хотел первым. Ну?" Он и в Кливленд звонил через день. Каждый разговор кончали: загадывать не будем, но кто знает? Про его день рождения. Перед госпиталем Каблукова это воодушевляло: операция, четыре недели, и почему бы нет? После операции выбросил из головы, и "кто его знает" отвечал формально. И Феликс спрашивал скорее формально: понимал, в каком состоянии, и ободрял, как будто никакого специального состояния нет. А тут приступил всерьез: "Завтра придешь?" Каблуков не подгадывал, само вышло, но, когда вышло, внутренне нацелился. Букет причин: обняться с Феликсом, купить подарок, явиться в костюме и с цветами, увидеть известно кого и неизвестно кого. Проверить, что он может. Сделать вид, что все позади. Немножко тщеславия, немножко преодоления, немножко удовольствия. Всего полчаса. На автопилоте: Каблуков, не может быть, ты же только что из-под ножа! - да, месяц назад - обалдеть! и сколько шунтов? - пять - мама родная! нельзя поверить.

Так и получилось. День рожи праздновался, понятно, в "заведении". "Russian Khleb-n-Soul", one block from Columbus Circle, Felix' Felicity. Рашн Хлеб-н-Соул. В квартале от Коламбус: блаженство у Феликса, попадание в точку у Феликса, счастливый дар - у Феликса. Или, как сам он говорил, встречая и провожая гостей: mes felicitations! - ан-франсэ. Французский, да - но из России... К Каблукову, что называется, валили. Половина была знакомых, другая - слышавших или только здесь услышавших об его операции. Феликс усадил его в дальний угол, и на добрую четверть часа он сделался центром, перешиб именинника. Севшая рядом Ксения увеличивала возбуждение и интерес. Каблуков улыбался "спокойно и свободно", как она ему потом сказала, - спокойно и свободно отвечал на вопросы, сам задавал. Отчетливее, чем участвовал, он видел все это со стороны и отчетливее, чем видел, оценивал свое состояние. В минуту, когда поймал себя на том, что силы все-таки уходят, поглядел через головы, и тут же возле оказался Феликс, произнес: пойдем ко мне, на пять минут, а то и поговорить не удастся - и увел в конторку.