Качели

Мне скажут, что он был бы прав. А исследователь, редуцирующий все до классовых мотивов, — это вульгаризатор и жертва идиотизмов определенной эпохи. Но как быть с тем, что Онегин с Ленским дрались на дуэли? Могла ли другая личность в другую эпоху делать то же самое? Буду ли я, например, обидевшись на то, что мой приятель за кем-то ухаживает (хоть бы и за моей женой), предлагать ему стреляться? Как на это посмотрят мои друзья, которые должны присутствовать и соучаствовать в выяснении отношений подобными методами? Откуда я возьму оружие, причем определенного типа (дуэльные пистолеты)? Как посмотрит на мои действия и действия моих друзей милиция? И вообще, придет ли мне это в голову? Может быть, я грубо выскажу приятелю, что я об этом думаю, а может быть, даже заеду ему в физиономию или разорву отношения. Но ведь не более!

Если же я являюсь представителем другой субкультуры, которыми изобилует наше время, то я могу приятеля «заказать». И такие случаи описаны в современной литературе разного профиля. Отнюдь не только художественной. А Ленский «заказать» Евгения Онегина не может. Во-первых, потому что это не придет ему в голову. Во-вторых, потому что нет рынка киллеров. В-третьих, потому что он… Да что там он! Кто-нибудь поверил бы в сюжет, в котором такие «заказы» осуществлялись бы 25 лет назад? Сюжет сочли бы неадекватной выдумкой. И в целом были бы правы. А теперь это «почти норма» в пределах определенной субкультуры.

Как представитель этой нормы смотрит на сюжеты из «Евгения Онегина»? Или на сюжеты из «Песни о Роланде»? Что такое знаменитое школьное сочинение: «Раскольников убил старуху — и правильно сделал. Жалко только, что плохо спрятал», которое цитировал Высоцкий в конце спектакля «Преступление и наказание»? Это элегантная шутка? Или пророчество по поводу нового времени?

Все, что я здесь рассматриваю, адресует к различиям между персонажами и феноменами. Подход с позиций быта и моды редуцирует персонаж до микросоциального феномена. Классовый подход редуцирует тот же персонаж до макросоциального феномена. Рефлексия на феномен дуэли редуцирует персонаж до цивилизационного феномена (Бродель часто делает это в своей теории укладов). Фрейд будет редуцировать персонаж до психоаналитического феномена. Юнг — до архетипического феномена (почему не сделать это, например, со сном Татьяны Лариной?). А конспиролог скажет вам, что приснившийся Татьяне Лариной медведь — это символ определенной политической партии и одновременно короля Артура. И что использование Пушкиным такого символа означает его принадлежность к такой-то тайной масонской ложе. То есть он осуществит конспирологическую редукцию и будет подменять персонаж конспирологическим же феноменом.

Первое, что необходимо установить при содержательном обсуждении «элитных трансформаций», — это то, что обсуждаемые с позиции ЭТ персонажи и ситуации носят редукционистский характер. Мы обсуждаем не персонажи и ситуации в их буквальности. Мы обсуждаем элитные феномены, которые получаем с помощью ЭТ — операторов первого типа, позволяющих превратить персонаж — в феномен, ситуацию — в элемент игры (игровой ход) — рис. 2.

Итак, «элитные трансформации» не исследуют, а создают предмет. Трансформации, осуществляемые для создания предмета, а не для его исследования, можно называть редукциями (рис. 3).

«Элитная трансформация» — это редукция, которая превращает героя из персонажа (в качестве какового он интересует, например, историка) в феномен (рис. 4).

Рис. 2

Рис. 3

Рис. 4

Предположим, что я являюсь историком и в качестве такового исследую биографию… ну, например, президента какой-нибудь из стран Запада. Отдельный вопрос, что такое историк без социальной теории. Но это сейчас модно… Модно превращать историю в песню акына (что вижу — о том и пою). Модно не придавать происходящему никаких смысловых индексов… Мое отношение к этой моде понятно. Но я не собираюсь кому-то это отношение навязывать.

Итак, предположим, что я историк-буквалист (биограф). И в этом качестве занимаюсь исторической биографией президента какой-нибудь европейской страны. Откуда я получаю данные — от самого президента, из официальных источников, от политических конкурентов? От внешних или внутренних сил, намеренных осуществить переворот (он же — восстановление конституционной законности)?

Если я получаю данные только из официальных источников, то я плохой биограф. Если я договариваюсь с президентом и он дает мне доступ к какой-то личной информации, которая недоступна другим, то я хороший биограф. Если мне «сливают» данные политические конкуренты, то все зависит от качества данных. Если это объективные данные, то не все ли мне равно откуда они? Но тогда у меня должны быть доказательства их объективности. И я должен понимать, что я включаюсь в игру на чьей-то стороне и беру на себя соответствующие политические обязательства.