Качели судьбы

В ту субботу Тимофей пришёл на студию попрощаться. Чувство, влекущее его за Светланой, волновало и тревожило. Как обернётся поездка? Уведёт ли он девушку за собой, останется ли с ней, надолго ли?.. Невозможно при такой неопределённости уехать, не повидав Ларису Алексеевну, ребят.

В читальном зале ещё сидели люди, листали журналы и книги, но библиотекарь торопила их: к началу занятия литстудии здесь должно быть пусто. Литстудийцы уже тоже собирались, хотя Ларисы Алексеевны ещё не было. Олег Белов, увидел Тимофея, раскинул руки:

– Тимоша! Глазам не верю! Ты же должен отбыть за прекрасной дамой в дальние страны?

– Отбуду, отбуду, – успокоил его Тимофей. – Сегодня же, но попозже.

Они присели за свободный столик.

– Я рад, что ты пришёл. А то ведь знаешь, как главных критиков Романова и Дубровина нет, так и обсуждение не то, беззубое какое-то. Так и знай: в основном хвалить будут.

– А ты вроде любишь, чтоб кусали? – поддел его Тимоша.

– Почему нет! – Олег отбросил со лба прядь светлых волос. – Тут речь не о любви, а о пользе.

– А где же Анатолий Васильевич?

– Задерживается в командировке, звонил мне позавчера из Донецка, извинялся. Я, знаешь, даже Димке Жилину пожаловался: ни Романова, ни Дубровина не будет, хоть не читай!

Тимофей знал, что Олег и Дима – давние друзья. Спросил:

– А он что, интересуется нашими делами?

– Да, – оживился Олег. – Особенно последнее время, я имею в виду – с весны, перед летним перерывом. И о прошлом, первом занятии расспрашивал.

– Так пусть приходит, – пожал плечами Тимофей. – Лариса Алексеевна будет рада его видеть, она его всегда способным поэтом считала.

– Я тоже Димку звал. Не знаю, что на него наехало. У всех у нас разные привязанности и вкусы, но мы же из-за этого друг другу глотки не грызём. Но он упёрся: «Не нужна мне ваша студия! Всё это говорильня, а дела нет. Вот у меня скоро книга выйдет, вы все позавидуете!» И что-то в этом роде.

Тимоша хмыкнул:

– Если и раньше молодым поэтам трудно было издаться, то теперь об этом и говорить смешно. Кому нужны наши убыточные книжечки стихов? Ни одно издательство не берёт.

– Я Димке то же сказал. Но у него вроде бы какой-то спонсор появился, готовый вложить деньги.

– Ты веришь в бескорыстного спонсора?

– Не очень. Скорее, он его из гордости выдумал. Иначе – и меня бы познакомил, ведь мы друзья.

– Не скажи, Олежка! – Тимоша покачал головой. – Время сейчас такое: странный отпечаток на людей накладывает, характеры меняет. Дима мог побояться тебя знакомить, чтоб ты не перехватил инициативу. Ты ведь можешь, а?

Они посмеялись, а тут и Лариса Алексеевна показалась в дверях…

* * *

Пересказав Кандаурову этот разговор, Тимофей добавил:

– А о том, что занятие кончится поздно, человеку, бывавшему на нашей студии, догадаться не трудно. Когда читается крупная вещь, обсуждение всегда затягивается. Жилин ведь знал, что Белов будет читать большую повесть.

Кандауров помолчал, обдумывая услышанное.

– Ну, и что ты сам об этом думаешь?

Тимофей вновь взял гитару, перебросил через голову ремешок.

– А думаю я, – сказал так, словно делал вступление к песне, – что Дима парень хороший. И какие бы разногласия у него с Ларисой Алексеевной не были, плохого он ей вряд ли хотел.

… Ночью Викентию Владимировичу снились сумбурные сны. Проснувшись, он помнил, что один из снов был связный, увлекательный, с трагическим сюжетом. Но в бодрствующей памяти остались лишь обрывки. Почти всё казалось объяснимо: выхваченная качающимся фонарём тёмная тень тёмной машины, бесшумной, словно призрак… Неудержимо катящаяся в овраг – или под откос? – хрупкая человеческая фигура… Человек, убегающий по узким, с резкими поворотами улочкам, и он сам, догоняющий – ещё немного, и он схватит бегущего впереди, уже руку протягивает, но всё никак! А тот на ходу оборачивается, и он видит лицо… Нет, не видит, глаза слезятся от бега… Всё понятно: даже ночью, пока тело отдыхает, подсознание ищет, анализирует, переживает… Вот только один эпизод ворвался в сон словно из чужой памяти, или это просто болезненная фантазия, которую и объяснить невозможно? Далеко-далеко внизу густые зелёные кроны деревьев, словно пушистый газон. Человеку, глядящему на них с высоты, они кажутся мягким ковром, они гипнотизируют, тянут к себе, зовут… Он наклоняется – дальше, дальше! Но в последний миг вдруг видит между ними заасфальтированный пятачок детской площадки, хочет остановиться, но уже не может. Пронзительно вскрикнув, он летит вниз, прямо на этот серый асфальт… Викентий так и не понял во сне, кто это был? Сам он? Скорее всего, нет, – он словно бы наблюдал эту сцену со стороны. Но чувства, чувства были его! Впрочем, во снах всегда всё так запутанно.

Когда он шёл ещё по пустынному утреннему коридору управления к своему кабинету, увидел стоящего у окна мужчину. Отметил: «Ранний посетитель. К кому?» И сразу же вслед за ним в дверь постучали. Он крикнул, снимая плащ:

– Войдите! – И усмехнулся: «Ко мне, оказывается».

Вошедший спросил:

– Вы майор Кандауров? Я Сарматов. Хочу поговорить с вами о гибели Ларисы Тополёвой.