Качели в Пушкинских Горах

— Чего бы там ни болтали, а собака прежде всего должна уметь постоять за себя! — поставил точку хозяин Бонни.

Собак развели по площадке.

— А мне жалко мальчишку… — сказала хозяйка Дэзи. — Дэзи не побежала за дворнягой. Наверное, у нее больная психика.

— Если уж быть точным, Дэзи сначала побежала, но потом ее укусили, и она вернулась, — сказал я. — Так что в Дэзи заложено здоровое начало. Только оно задавлено трусостью…

— Профессиональная наблюдательность! — съехидничала девчонка.

— Просто рядом стоял, — ответил я и стал отряхивать штаны. Они были в пыли и в собачьей слюне. Еще заболею чумой какой-нибудь.

— Иван Дмитриевич, что мне делать? — спросил я, подойдя к инструктору.

— Иди к черту! — буркнул он, уставившись куда-то в сторону.

— Слушаюсь! — почтительно сказал я и по-военному развернулся.

— Меня зовут Лена… — сказала хозяйка Дэзи. Мы стояли в углу на зеленом клочке травы. Занятия продолжались.

— Очень приятно. Сергей, — представился я и поклонился. Так состоялось наше знакомство.

— Вы не похожи на инструктора, — сказала Лена и положила руку на бревно.

— Почему не похож? — спросил я, глядя на ее руку.

— Каждый день приносите папку и что-то рисуете.

— А что, нельзя?

— Рисуйте себе на здоровье. Только не так… трагично… Вся площадка смеется.

— Вот как? — удивился я.

— А ты думал — самый умный здесь? — неожиданно назвала она меня на «ты» и убрала руку с бревна.

— Ничего я не думал, — ответил я. — Все правильно. Я не инструктор… Я шпион! А рисую я химический завод! Знаешь, что он производит?

Она вздохнула.

— В институт, наверное, не поступил, вот и придуриваешься…

— Ну знаешь! — разозлился я.

— Куда хоть поступал?

— В Академию, на факультет живописи. — Мне вдруг расхотелось ей грубить.

— Провалился?

— Не прошел по конкурсу.

— Жаль, что мы не были раньше знакомы… — улыбнулась она.

— Почему жаль?

— У меня отец тоже художник. Ты должен его знать! — Она назвала фамилию.

Это была фамилия одного из членов приемной комиссии.

… Я пришел к нему после экзаменов. Пять человек набрали столько же баллов, как и я. На эти пять человек было три места. Меня не взяли, и тогда я просто пришел посмотреть на композиции тех троих, которых приняли.

Я случайно встретил его в коридоре и уговорил открыть мастерскую.

— В левом углу, крайние от окна, — сказал он. Я прошел в мастерскую. А он смотрел в окно и курил сигарету. Усталый немолодой человек с равнодушным лицом.

Первая композиция называлась «Расстрел героя». Белогвардейцы расстреливали кого-то в белой рубашке на фоне скал. Вторая композиция изображала сталелитейный процесс.

— Разве можно стоять так близко к формам? — удивился я.

— Чего? — удивился он.

— Нельзя, говорю, так близко стоять… — повторил я.

— Работал в горячем цехе? — усмехнулся он. — Старый металлург?

— Все равно нельзя так близко находиться, — настаивал я, потому что помнил, как нас водили на завод, и какой жар стоял, когда выпускали расплавленный металл, и как к формам можно было приблизиться только в специальном костюме.

— Поэтому ты и писал аквалангистов? — спросил он.

— Я ведь не старый металлург, — ответил я. — И на самом деле не работал в горячем цехе…

Он пожал плечами. Дым от сигареты плавал в воздухе. Форточки были закрыты.

Я кивнул и вышел в коридор.

— Подожди! — сказал он.

Я остановился.

— Тебя не приняли не потому, что ты писал аквалангистов, а потому, что ты их плохо написал… Ты словно забыл, чему тебя учили в школе. Моне… Аквалангисты в солнечный день на дне морском… — Он усмехнулся и выбросил окурок в урну. — И не думай, что жизнь кончилась…

— До свидания, — сказал я.

— Да, — ответил я Лене, — жаль, что мы не были знакомы раньше.

Она с удивлением посмотрела на меня, удивилась, должно быть, что я так долго думал, а сказал такую глупость. Я криво улыбнулся, еле удержался от глупого: «Передавай папе привет…» Но тут, к счастью, меня позвал Иван Дмитриевич, и я поспешил к нему.

— Ты сюда пришел работать или с девчонками лясы точить? — строго спросил он.

— Я думал, уже уволен…

— Надевай ватник! — махнул рукой Иван Дмитриевич.

… Когда хозяева уводят собак с площадки и наступает тишина, я сажусь на скамейку около калитки и закуриваю. Сижу и ни о чем не думаю.

В семь часов еще светит солнце. Неяркое и красное, оно висит над лесом. Люди уходят с площадки и идут по полю, постепенно они становятся все меньше и меньше, а скоро исчезают совсем, потому что поле холмистое и если спуститься с холма, то с площадки тебя уже не видно. Иван Дмитриевич ушел, не попрощавшись со мной. Наверное, обиделся из-за этой истории с Джимом. И Лена с Дэзи ушли. Они тоже обиделись. Все на меня обиделись…

Около магазина «Эстафета», где продаются восточные сладости, я встретил своего друга Петьку Быланского. Его послали купить чего-нибудь к чаю. На улице Типанова с грохотом заворачивали трамваи, и искры сыпались в разные стороны. Петька поставил меня в очередь, а сам отправился выбивать чек. Оказывается, ему надо было купить торт. Сегодня у них гости.