Качели времени. Мама!

Я прислушался к себе. Новое чувство словно заполняло меня всего, распирало, от чего по-прежнему перехватывало дыхание. Я ощутил небывалую легкость. Показалось, что я сейчас взлечу, как воздушный шарик. Так вот почему любовь сравнивают с полетом! Еще я ощутил, что мне нравится это чувство, хотя я его еще совсем не знаю, и к нему не привык. А все новое вызывает у меня опасения — но только не сейчас.

Впрочем, помимо новизны, я почувствовал и кое-что узнаваемое. Ростки нежности, желание заботиться, оберегать ту, лица которой я по-прежнему не видел — это тоже присутствовало в спектре моих нынешних эмоций. Я ощутил, что дороже этой девушки у меня нет никого на свете. И тут же снова мелькнула мысль о маме. О том, что моя любимая ей бы обязательно понравилась. Как же жаль, что я не могу представить матери свою избранницу.

— Это чувство сожаления… Оно же будет со мной всегда?

— Да, малыш. Так откликается боль, которая живет в тебе. От нее никуда не деться.

— Тогда какое-то неполноценное счастье получается. Жить и сожалеть… Я всегда буду терзаться. И буду вспоминать маму и понимать, что ничем ей не помог!

— Ты же помнишь, что на другой чаше весов? Весь мир, твой отец, сестра, брат, другие родственники. И эта девушка, дороже которой у тебя нет. Впрочем, будут еще люди, самые для тебя дорогие. Неужели ты хочешь всех их обречь на гибель?

— Кто эти люди?

Ответа не последовало, но окружающее меня пространство снова изменилось. И вот уже я обнаружил себя в незнакомом мне помещении. На высокой кровати лежала женщина, и ее лица я тоже не видел. Интересно, это та же самая незнакомка? Она протянула мне младенца, которого я осторожно взял.

— Это лицо я решил от тебя не скрывать. — прокомментировал Томас.

Я глянул на малыша. Маленькие, словно кукольные, губки, вздернутый носик и серьезные ярко-голубые глаза. Они внимательно меня изучили, и вдруг ребенок издал какой-то фыркающий звук, а потом рассмеялся. Уголки губ поползли вверх, носик наморщился, и даже глазки улыбались. Я замер на месте, словно громом пораженный. Как это удивительно, что человечек, который буквально несколько часов назад сделал первый вдох, уже умеет улыбаться и даже смеяться!

Я снова почувствовал обжигающее тепло внутри, но уже без лишних подсказок понял: это любовь. Любовь, горячей волной залившая меня. И одновременно с ней такая нежность, которой ранее я точно не испытывал. Захотелось заключить эту кроху в крепкие объятия, закрыть от всего мира, нерушимой стеной встать на пути всего, что могло бы ей навредить! И долго-долго смотреть на нее, радоваться ее улыбкам и смеху, видеть, как она растет, делает первые шаги, держать ее руку в своей на прогулке, и гордо смотреть на мир, в котором живет самое прекрасное существо на свете — мой ребенок.

Мой младший брат растет у меня на глазах, поэтому я многое знаю о младенцах. И сейчас перед мысленным взором пронеслись все этапы, которые прошел Антей — но уже вместо него я видел малыша, которого держу на руках. Первые шаги, первое слово, первые объятия, когда эти маленькие ручонки обовьются вокруг моей шеи, первый зуб, первые игры… Я ощутил себя абсолютно счастливым от того, что теперь в моей жизни, в жизни этого ребенка, в нашей общей жизни будет так много первого и нового!

На мгновение мелькнула страшная мысль: но ведь когда-то будет и первая потеря. Моя кроха лишится меня, как я лишусь своей мамы. Будут и первые, боюсь, не единственные, страдания. Разве я в праве причинять боль своему ребенку?

— А разве ты в силах отказаться от этой крохи? — спросил Томас. — Она для тебя уже живая. Ты хочешь, чтобы ее не было?

— Нет! Ее жизнь для меня самая важная!

Глянув на малышку, я заметил, как она похожа на меня. И на мою маму. Так что же это значит? Даже те, кто ушли, продолжаются в нас?

— Да, Оксинт. Жизнь продолжается. И твои дети станут этим продолжением. А моменты, которые ты проведешь с ними, и со своей любимой — они будут наполнены таким счастьем, что и представить невозможно. Жизнь продолжится. Ты будешь счастлив. И знаешь, ведь самое главное для твоей мамы — это твое счастье. Ты сейчас, держа на руках своего ребенка, сам это понимаешь. Можешь спросить у Елены, если не веришь мне.

Не успел он договорить, как мы снова оказались на кладбище. Я посмотрел на свои руки, в которых еще мгновение назад был комочек счастья, и вздохнул. Пустота, которая придет, когда не станет мамы, снова напомнила о себе.

Глава четырнадцатая. Самое прекрасное и самое ужасное

— Всему свое время, Оксинт. — сказал Томас. — Ты будешь счастлив, несмотря ни на что. Ты будешь любить, и будут любить тебя. Ведь что такое смерть? Это утрата любви. Но любовь еще будет в твоей жизни.