Качели времени. Мама!

«Смотря какие слова. Некоторые режут больнее самого острого ножа. Вчера ты едва не обидел маму — если бы не извинился сразу, это было бы очень больно для нее. Слова могут убить человека, как и поступки. Не нужно бить или стрелять, чтобы уничтожить. Иногда достаточно сказать что-то или сделать — и вот человека уже нет. Он ходит, разговаривает, дышит. Но внутри останется выжженная пустыня. Нам надо стать более чуткими, следить не только за тем, что мы делаем, но и говорим. В тот момент, когда мы поймем, что даже слова имеют силу и тоже могут причинить боль, общество станет гораздо счастливее. А пока люди, которые решают вопросы кулаками или злыми словами, не дают себе труда подумать, как это ранит их жертв. Или понимают, но используют боль и страх других, чтобы добиваться своего. И да, такие люди действительно нездоровы. Остальным же нужно учиться эмпатии, сочувствию, умению ставить себя на место того, кто рядом. Стремиться чувствовать то, что чувствует он. Только так мы сможем не ранить тех, кто рядом с нами.»

Я согласился с Томасом, и отправился на улицу, где все уже садились на одау. Кажется, я действительно думал о мужчине хуже, чем стоит. Мне импонирует ход его мыслей о том, что люди не должны причинять боль — ни словами, ни кулаками. Что же, надеюсь, он сам придерживается своих слов и не станет вредить Евгению. Я не желал бы этого, да и причастным к такой несправедливости тоже быть не хочется. А камни парню положил именно я.

Мама уже взяла на буксир мой одау, пока папа и сестра разговаривали с нашим гостем. Они там шутили и смеялись. Исподтишка наблюдая за ними, я заметил, что Александра уже как-то иначе смотрит на Женю. Ну да, она еще вчера назвала его симпатичным, хотя это было странно. Сегодня же я заметил, что парень и правда располагает к себе.

Он открытый, смешливый, добрый. Да еще действительно симпатичный. В молодости у Евгеши пока нет залысин, которые впоследствии украсили его голову, лишив некоторой части кудрей. Еще он высокий, относительно мускулистый и подтянутый, а люди такого роста у нас редкость, да и по телосложению мы больше субтильные.

Вот папа тоже высокий и атлетического телосложения. Может, мама поэтому обратила внимание на Евгения? Папа в ее вкусе, значит, и Женя тоже. Правда, отец брюнет, что для Эдема тоже экзотика, а блондинов у нас и своих полно.

«Мальчик мой, не пытайся разобрать, что нравится женщинам, не ищи тут логику» — Томас, судя по его голосу, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

«Хочешь сказать, я еще слишком мал для этого?»

«Хочу сказать, что это не удалось еще ни одному мужчине» — хмыкнул он.

Я тоже улыбнулся, а потом украдкой глянул на маму. А что если она тоже поглядывает на парня и находит его симпатичным? Александра вон уже прямо сияет, и только присутствие отца, кажется, останавливает ее от проявления явной симпатии к Жене. Но к счастью, маму больше волновала надежность буксира, нежели внешность нашего гостя. Так что я пока могу вздохнуть с облегчением. Ключевое слово — «пока».

Глава двадцать четвертая. Сепарация

Как прошел полет я, если честно, не помню. Не люблю я летать, да и высоты боюсь. Поэтому мама все еще берет меня на буксир, хотя мальчишки в моем возрасте уже спокойно летают сами. Я не такой. Мне лучше твердо стоять на земле, чем парить в небе на ненадежной штуке. А ненадежное для меня все, что летает. Ведь если оно летает — то в любой момент может и упасть.

От того я и держусь во время полета поближе к маме. Только с ней или с папой я понимаю, что не упаду, родители этого не допустят. И потому переношу такие воздушные упражнения более спокойно. К тому же это возможность еще немного побыть рядом с мамой. Словно этот буксир — своеобразная пуповина, которая нас связывает. Да, я понимаю, что рано или поздно надо будет пуповину оборвать, понимаю, что я маменькин сынок… Но я ребенок, и мне пока еще можно. Не представляю, каково это — когда-то отделиться от родителей.

Как это возможно? Я живу благодаря им, и у меня вся жизнь с ними общая. Не верится, что когда-то это изменится, у меня появится отдельная жизнь, которой я не буду с ними делиться. Да я, если бы это было возможно, отдал бы свою жизнь, те годы, которые мне отведены, поделил между родителями — лишь бы мама и папа были живы. И я знаю, что они испытывают то же самое в отношении нас, своих детей. Может быть, пуповина не рвется после взросления? Просто заменяется на ту, которая свяжет уже меня и моих детей… Но и к родителям я по-прежнему буду привязан. А как иначе?

— Мам, а как же люди могут отделиться от своих родителей? — спросил я вслух, хотя даже не планировал.

— Что ты имеешь в виду, мой хороший?

— Ну вот ты же когда-то тоже была всегда со своими родителями. Ты любишь их, как мы любим вас с папой. Как же ты смогла отделиться от них, уйти в другой дом? Скучаешь ли ты по ним?