Качиакта

Почему он шёл именно туда, для него оставалось загадкой, непостижимой тайной, которую он и не брался, не пытался раскрыть. Зачем себе голову ломать? Надо идти – вот и всё! А то именно, что осталось навсегда за его спиной, уже не принадлежит ему, а лишь памяти его, горячей, обожжённой невзгодами, обидами и полным недоумением по поводу того, что произошло с ним.

Ветер усиливался, поэтому шагать по шпалам становилось всё тяжелее и тяжелее. Рваные штаны и штормовка пузырились на Прохорове так, как будто паруса фрегата, помятого безжалостным штормом. Что касается кепки, то она давно уже была сорвана вихревым потоком и унесена в один из глубоких оврагов, в самую низину горного участка железной дороги.

Путник, то и дело сходил с железнодорожного пути на край гравийных скатов чугунной дороги, пропуская встречные и попутные поезда – грузовые, и пассажирские. Товарных проходило больше. Они нужны были тем, кто от имени не условного, а конкретного народа, продолжал грабить страну и за так продавал по бросовым ценам всё то, что ещё осталось на земле России и в её недрах. Дано же благословление «свыше» избранным «предпринимателям». Так почему бы ни снять последнюю шкуру с таких вот бичей, как Прохоров.

Во все века разбойникам на больших дорогах приходилось зачастую грабить и нищих. Такое действо обязательно, уже только для того необходимо, чтобы утвердиться им, «радетелям за свободу народа» в данной жизни на… пятьсот лет вперёд. Правда, так не бывает, особенно, в России. Такой вот суровой ментальности страна. Каждая сестрёжка получает по серёжке… Пусть не сразу, но получает. Утверждаясь, хищник, чаще всего умело прячет собственную волчью пасть и окровавленные клыки если не под овечьей маской, то под «благими намерениями», смешными, нелепыми и… дикими.

Всё для бандитов происходит, как нельзя, лучше. Они напялили «законодательно», на полных лохов, на овец этакие… образные волчьи шкуры. Впрочем, подобных, «прикидов» самых натуральных, настоящих хищников довольно много осталось на поруганной земле (и в ней) после бандитских разборок, и вот теперь «мелкие, простые людишки», потерявшие самые элементарные права… щеголяют в таких шкурах. Они – не лояльные граждане и даже… экстремисты. А вот те, кто вгоняет в гроб не сотни, а многие миллионы людей, белые и пушистые. Полномочным представителям голи перекатной даже кажется, что они свободны, когда критикуют поступки какого-нибудь важного господина из бывших… товарищей или зоновских граждан.

Но тем-то по барабану пустые затеи «ничтожных низов», бунтующих на коленях. До фонаря! Пусть про них смерды, то бишь ряженные в волков, овцы, произносят шёпотом и невнятно то, что желают. Никто не услышит, да и слушать не станет пустое блеянье. Да и такая гласность на руку разбойникам, ибо она-то им и позволяет очень часто чужое, народное объявить своим, личным. Свобода ведь! Кто успел, тот и съел.

Об этом сейчас вдруг стал думать Прохоров, да порой и произносить мысли вслух. Устал он от долгого пути, вот и уже начал говорить… Даже спорил с кем-то не видимым, горячо возражал ему… Но ведь не понимал, что в его-то личной беде совсем не виноваты те, кто не очень-то и думал, то есть переживал за судьбы народных масс. Его ведь из собственной квартиры выгнал не премьер министр России, а родная дочь, милая Аннушка. Впрочем, нет, он, родной отец не очень доброго создания, не мог называть даже сейчас, в трудное для него время, свою дочурку… невоспитанной. Может быть, она справедливая? Или не совсем? Но она… хорошая.

Просто чего-то девочка недопонимает. Да и, может быть, он вот сам во многом виноват, не сумел сделать её жизнь счастливой и радостной. Не научился воровать и грабить, брать взятки… Остался человеком… старой формации.

Анюта запросто полгода назад сказала ему:

– Папа, ушел бы ты от нас с мамой. Нет от тебя толку никакого…

– Куда же я пойду, доченька? Родственники мои, почти все перемёрли… Да если уж я тебе с матерью не нужен, то… кому-то и подавно, будто кость в горле.

Прохоров с некоторой надеждой посмотрел на свою жену, сухонькую женщину, ставшую в последнее время очень суровой. Но жалости или участия к своей судьбе не прочитал в её маленьких и злых глазках. Ведь он почти тридцать лет прожил вместе с этой женщиной, и ведь многое доброго и даже материального в их совместной жизни создал своими, собственными руками. Пусть не всё так блестяще получилось, как у других. Но зато ведь, они теперь не на улице. Да и не так бедны, как многие. Теперь его жена Вера Григорьевна предприниматель, имеет частное ателье и пару магазинчиков. Ведь когда он работал, сумели же, как-то, подкопить денег для таких вот надобностей.

– Нашу трёхкомнатную квартиру делить бессмысленно,– как бы, со вздохом сказала ему Вера Григорьевна.– На мои деньги не рассчитывай! Всё в дело пойдёт. Да и ты здесь, Захар Алексеевич, не причём. Сам понимаешь, Анна, скоро замуж выйдет…

– Как же не причём! Ведь я и главным инженером одно время работал на заводе металлоконструкций. Да ведь в Луговске меня многие знают.