Кадамбари

Тело Хариты, как кора — ствол дерева, облегало платье из льна, его опоясывал поясок из травы, как травяные тропинки — гору, он привык вкушать сок сомы, как Раху — свет солнца, и пить солнечные лучи, как пьют их дневные лотосы. Его кудри блестели от частых омовений, как крона дерева на берегу реки, его зубы, похожие на лепестки лилии, были белыми, как бивни молодого слона, его дружба была такой же крепкой, как у сына Дроны с Крипой;{100} его грудь украшала козья шкура, как созвездие Козерога — небо. Он свободен был от мглы заблуждений, как летний день — от мрака, подавил в себе пыл страстей, как дождь, побивающий пыль, постоянно совершал омовения, как владыка вод Варуна, избавлял людей от страхов, как хранитель мира Хари. Его глаза сияли, как вечерние звезды, и сам он был светел, как раннее утро. Он строго следовал путем добродетели, как колесница солнца — путем небесным; он оберегал мир своей души, как мудрый царь — мир на земле; на его лице выступали острые скулы, как в море — острые скалы; он чтил воды Ганги, как Ганга — волю Бхагиратхи; он жил в лесу среди деревьев, как пчела — в поле среди цветов. Хотя он сторонился богатых хором, лес был его храмом; хотя он ничем не был связан, но стремился к свободе от уз; хотя ни на кого не налагал наказаний, но всегда носил палку-посох; хотя спал по ночам, но во всякое время бодрствовал духом; хотя имел всевидящие глаза, но не замечал соблазнов.

Сердца благородных людей всегда, когда даже нет к тому повода, полны сочувствия и жалости. Поэтому, завидев меня, несчастного, Харита почувствовал сострадание. Обратившись к одному из молодых аскетов, шедших с ним рядом, он сказал: «Этот птенец попугая, у которого еще не выросли крылья, должно быть, свалился с дерева. Или, может быть, выпал из клюва ястреба. Смотри, как мало в нем жизни: у него закрыты глаза, он часто и тяжело дышит, то и дело падает навзничь, все время разевает клюв и не может выпрямить шею. Давай, пока он не погиб, возьмем его с собой и отнесем к воде». Послушавшись Хариты, его спутник спустился со мною к берегу озера. Там Харита, отложив в сторону кувшин и посох, приподнял меня, совершенно беспомощного, раздвинул пальцами клюв и влил в него несколько капель воды. Обрызгав меня водою со всех сторон и тем самым возвратив к жизни, он уложил меня средь растущих вдоль берега озера лотосов в прохладную тень, а сам приступил к предписанной обычаем церемонии омовения. Завершив ее очистительной задержкой дыхания, он прочел гимн «Ригведы» и, устремив глаза на солнце, принес в дар владыке Савитару свежие прекрасные лотосы, которые принес с собою в чаше, выложенной листьями. Затем, встав с колен, он надел платье из льна, белое, как свет вечернего солнца, смешанный со светом луны, пригладил ладонью свои огненные кудри и в сопровождении молодых отшельников, чьи волосы еще не высохли после купания, взяв меня с собою, неторопливо направился в сторону своей обители.

Спустя недолгое время пути я увидел эту обитель, прекрасную, как второй мир Брахмы. Со всех сторон ее обступал густой лес, богатый разного рода цветами и плодами, где росло множество деревьев тала, тилака, тамала, хинтала и бакула, где лианы оплетали высокие кокосовые пальмы, где трепетала листва на деревьях лодхра, лавали и лаванга, где сверкала пыльца на цветах манго, где желтели цветочные кисти кетаки, где слышалось пение пьяных от страсти кукушек и гудение множества пчел, где лесные божества раскачивались, как на качелях, на гибких ветках лиан, где, словно дождь метеоров, устилали землю осыпавшиеся от ветра белые лепестки всевозможных цветов. В этом лесу Дандака, окружавшем обитель, который пестрел сотнями безбоязненно бродящих ланей и пламенел цветущими повсюду лотосами, кустарник, некогда обглоданный принявшим вид антилопы Маричей{101}, уже вновь покрылся листвой, но земля до сих пор была изрезана лунками, оставшимися от острых краев лука Рамы.