Кадавры

— Снег эскимосам? Это турболегко. Надо просто приложить к снегу фотографии цветов любви.

Матвею всегда было скучно, и всюду, где бы он ни оказался, он наводил суету. При взрослых он, как правило, был паинькой, образцовым ребенком, но без присмотра в него словно вселялся бес — он начинал творить какую-то дичайшую и очень опасную для здоровья фигню. Вспоминая детство с Матвеем, Даша иногда удивлялась, как они вдвоем вообще дожили до взрослых лет и не погибли в юности в результате какой-нибудь очередной Матвеевой придури. Однажды — ей было шесть, Матвею восемь — мама оставила их дома всего на двадцать минут. Даша ела черешню, случайно укусила косточку, и у нее закачался молочный зуб. Матвей тут же нашел решение: взял нитку, один конец привязал к зубу, другой к двери в ванную. «Я по телику видел, — сказал он ей, — хлоп — и готово!» И со всей дури захлопнул дверь. Это была катастрофа: нитка взрезала десну, а зубу хоть бы что. Кровь текла по подбородку, забрызгивала линолеум, Даша бегала от брата по всей квартире и орала: «Матвей, ты сломал мне рот! Зачем ты сломал мне рот?»

Надо было видеть мамин взгляд, когда она вернулась и поняла, что именно он сломал и как. Только и смогла спросить: ты дурак? Взяла Дашу в охапку, — в детстве она всегда брала ее на руки именно так, осторожно и с нежностью, как букет цветов, — и повезла к врачу. Десну зашили, зуб вырвали.

Матвей потом целый год выслушивал мамины шутки на эту тему. Например, если он просил ее помочь сделать уроки, она предлагала ему привязать к домашке нитку и захлопнуть дверь.

— Хлоп! — и готово! — говорила она, смеясь, Даша тоже хохотала, а Матвей бесился и, обиженно стиснув кулаки, выходил из комнаты.

Его дар комбинатора-выдумщика вообще часто давал осечку, например в случае со спортивным велосипедом. Ему было тринадцать, он выменял велик на поддельную «Зиппо» у одноклассника Лешки Полякова, но не учел одного: у Лешки был взрослый старший брат, которого на районе называли Свинюком — о нем все знали, что он лежал в дурке, а прозвище свое получил после того, как однажды напился сливовки, сломал забор в совхозе имени Ленина, забрался в хлев и ломом забил всех свиней и поросят — восемнадцать голов — за это его в дурку и упекли: он утверждал, что свиньи оскорбляли его достоинство. И вот, значит, когда Лешка понял, что Матвей его надул, он рассказал все Свинюку, и тот пришел — за великом. Свинюк сидел на лавочке, широкомордый, белобрысый, рыхлый, опухший, весь в складках, похожий на сбежавшее из кастрюли тесто; он курил папиросу, держа ее в кулаке, как настоящий зек. Матвей подмигнул Даше, мол, «не ссы, касатка», и вышел к нему и начал было говорить, но Свинюк тут же вмазал Матвею в челюсть, повалил на асфальт и несколько раз пнул в живот. Когда Свинюк ушел с великом, Даша кинулась к Матвею. Матвей лежал, поджав колени, неподвижно, и Даша испугалась, что Свинюк его убил. Она трясла Матвея за плечо, Матвей открыл один глаз:

— Он ушел?

Матвей был огорчен, но не тем, что его избили, а тем, что это случилось при свидетелях. Впрочем, и тут у него была своя тактика: когда в следующий раз Даша напомнила ему об избиении, он посмотрел на нее как на сумасшедшую.

— Ты че несешь, какой Свинюк? Не было такого, никто меня не бил, я отдал велик, мы поболтали, и он уехал. Как взрослые люди. Я вообще пацифист, против насилия.

Так проявлялась еще одна черта его характера, которая в детстве ужасно бесила Дашу — Матвей был патологически неспособен признавать ошибки, и, если речь шла о событиях, в которых он попал впросак или пережил унижение, он мог, глядя ей прямо в глаза, твердить, что ничего такого не было — и, кажется, получал еще больше удовольствия, когда видел, как сильно она бесится.

— Как не было?! Я сама видела! Сама!

— Да ничего ты не видела, ты все как всегда напутала. Фантазерка. Ничего этого не было, ни велика, ни Свинюка. Ни-че-го. Забудь об этом, поняла?

Любые события прошлого он переписывал под себя, в каждой истории представлял себя главным героем, победителем, красавцем. Эту ужасную черту характера он унаследовал от мамы, она была такой же лгуньей, вечно врала — себе и окружающим — о своей жизни, приукрашивала одно, скрывала другое.