Кадеты императрицы

— А уж право, не знаю, — ответил Невантер. — Это такой своеобразный человек, что ни за одну его минуту нельзя поручиться. Ну да бог с ними, со всеми этими тяжкими воспоминаниями! Забудем их хоть на краткий миг. Пью за ваше здоровье, друзья, за вас, умеющих помнить!

— Ну, это нетрудно! — улыбнулась Труда. — Есть люди, которых нельзя позабыть!..

Все дружно чокнулись бокалами. Чудное рейнское вино заискрилось в глазах; никогда еще до сих пор глазки Труды не горели так ярко! И снова разговор перешел на войну. Уж слишком это был животрепещущий вопрос. Он занимал все умы, поглощал и заслонял собой все другие интересы.

— Для вас, саксонцев, все сложилось удачно, — сказал Невантер, — вы пользуетесь нашими победами, к вам отходят Познань и часть Польши; расплачиваться приходится Пруссии…

— О, мы никогда не любили Пруссию! — прервал его Вильгельм. — Она спит и видит, как бы ей прижать Германию да все захватить в свои лапы. Совершенно верно, что теперь мы можем ликовать, несмотря на Йену и Ауэрштадт. Итоги войны для нас крайне выигрышны. Но зато сколькими людьми пожертвовано как с той, так и с другой стороны!.. Сколько погибших, загубленных молодых жизней!.. И не перечесть!..

Все грустно задумались. Молчание нарушила Труда.

— Какая масса убитых! — тихо молвила она. — И подумать только, что и вы могли бы очутиться в их числе!.. О, какой ужас! — содрогнулась молодая девушка.

Невантер улыбнулся:

— Такова история мира, история народов. Война никогда не переведется…

— Нет, это история монархов… — поправил Герман. — Народ только теряет в этих войнах, но ничего не приобретает взамен… никто и ничего… даже победители, которые платят за свою победу пролитой кровью. Нет, друзья мои, пожелаем прочного, продолжительного мира!.. Иначе, чего доброго, молодые супруги станут бояться иметь детей. И правильно: разве любовь должна стараться для ненависти?.. Ведь это совершенно лишено логики! Право!

Мужчины расхохотались, только Труда смутилась и покраснела.

— А как вы, собственно, сделали, что очутились у нас? — спросил Вильгельм. — Ведь вам совсем не по пути.

— А очень просто, — ответил Невантер. — Мы все, офицеры, получили временный отпуск и полную свободу действий, лишь бы мы через месяц в назначенный день могли явиться к начальству. Вот я и решил сделать крюк и заехать к вам. Конечно, придется нагонять потраченное время: сегодня вечером я уже двинусь дальше.

— Уже! — тихо вздохнула Труда.

— Недолго же вы у нас погостите! — сказал Герман. — Но если мир утвердится, то ведь можно и повторить?

— С большим удовольствием, — искренне отозвался маркиз.

Обед кончился. Подали ликеры, мужчины закурили длинные фарфоровые расписные трубки, Труда прошла к себе. Отец задумчиво посмотрел на офицера и мягко, но серьезно начал:

— Маркиз, я знаю, что вы воплощенная порядочность. Поэтому я не задумываясь говорю вам правду; весьма возможно, что вы и сами уже подозреваете ее. Вы спасли мою дочь; и я, и мой сын — мы глубоко признательны вам; знайте, что вы приобрели в нас двух преданных, сердечных друзей. Но и наша Труда думала о вас все это время и днем и ночью. Нам кажется, что ею руководит не только одна признательность. Вот в этом-то и таится опасность. Ей только шестнадцать лет, она еще совершенное дитя, чистое, бесхитростное… Было бы жалко и грешно разбить это кроткое сердечко. Если вы приехали сюда только для того, чтобы проездом повидать людей, которым вы помогли в тяжелую минуту, — что было бы вполне естественно, — то дайте это понять нашей девочке, не подавайте ей других надежд… Дайте ей понять, что между маркизом Франции и маленькой саксонской мещаночкой существует целая пропасть. Я знаю, вы деликатны, тактичны, вы сумеете это сделать и мягко и осторожно… лучше нас. Но это необходимо, пока еще не поздно. Знайте, что эта маленькая мещаночка так же хрупка, как наш фарфор: ее сердце может разбиться от горя и отчаяния. Вы поняли меня?

Невантер взглянул Герману прямо в глаза и ответил: