Кадиш.com

Мири почуяла его замысел, когда он ни о чем даже не заикался. Вошла в кухню, морща нос, — и обнаружила, что ужин на плите, посуда вымыта, а муж, вопреки его графику, уже несколько часов как дома. Его пиджак висел на раздвинутой стремянке, а Шули стоял у мойки для флейшиг[77], отжимая намыленную губку. Рукава рубашки засучены: отчасти для работы по дому, отчасти в ожидании спора.

— Слыхано ли, чтобы учителя временно отстраняли от занятий вместе с учеником? — сказала Мири, едва он рассказал обо всем. — Абсурд, да и только!

Гавриэля отлучили от учебы всего на день, причем в его табеле это наказание упомянуто не будет. Шули велели посидеть без дела две недели: первую за свой счет, в наказание, вторую — с выплатой зарплаты, ради восстановления психического равновесия.

— Эти причины назвал тебе Давидофф, — сказала Мири. — А на самом деле это, наверно, только для того, чтобы учительница информатики оправилась от шока.

Приподняла крышку кастрюли, попробовала суп, который варил Шули.

— Ты уверен, что тебя не уволили? — спросила, снова опуская ложку в суп, сдувая пар в сторону мужа.

— Не уволили. Пока еще нет. Совершенно уверен.

Плечи Мири опустились,

Шули заметил, как сразу расслабились ее мускулы. И голос у нее стал мягче, когда она спросила, что он будет делать.

— Готовить грандиозные ужины, — сказал он. — Устраивать большие стирки. Расчищать книжные полки.

— Я не про твой вынужденный отпуск спрашиваю. Я спрашиваю: что ты будешь делать, чтобы избавиться от этого помешательства?

— Избавиться? Не могу я от него избавиться, пока не разыщу Хеми. Очевидно, это он велел им не отвечать.

— Кому велел — сайту? Боже правый, зачем ему это?

— Может, дал обет, совсем как назир[78], — поклялся никогда не принимать благодарностей, никогда не допускать, чтобы его разыскали, выполнять свою бескорыстную работу так, чтобы ничем не оскверниться. Только этим и можно объяснить. Единственное логичное объяснение — kaddish.com избегает конкретно меня, именно мной так пренебрегает, — в сущности, подтверждает, что без Хеми тут не обошлось. Я должен дать ему знать, что хочу только одного — получить назад бремя своей скорби, — а как получу, больше его не побеспокою.

Тут-то он и сказал ей, чего втайне пожелал во время авдалы, объяснил, почему расценил временное отлучение от школы как знак свыше.

Мири выслушала сочувственно, а затем покачала головой.

— С такими-то планами ты, может, в итоге и получишь обратно свою скорбь — получишь с лихвой. Станешь скорбеть по кредитным картам, на которых исчерпал лимит, чтобы оплатить поездку, и по потерянной работе, когда Давидофф наконец-то поймет, что ты полный псих, и взаправду тебя уволит. И еще сможешь скорбеть оттого, что жена рано или поздно тебя бросит, но сначала в отчаянии повыдергает себе все волосы, которые сейчас прячет под париком.

Это, последнее, стало для Шули ударом под дых.

— Ты же меня не бросишь? — спросил он, перепугавшись не на шутку.

Стоит только вспомнить об этом на узкой койке, в узеньком гостиничном номере — и Шули сотрясает дрожь. Вместо ответа Мири выдержала долгую паузу, а затем высказала что-то вроде предупреждения:

— Вот что я могу тебе сказать: я тебя никогда не брошу. И еще кое-что могу сказать: любой брак держится на понимании, что даже самые хорошие отношения нельзя пускать на самотек. Что всему есть предел, и, если переступить черту, человек, который никогда бы тебя не бросил, вдруг сбежит.

— Как ты можешь так говорить?

— Я? — рассмеялась Мири. — Какая жена не пригрозит уходом в ответ мужу, который уже собрался уйти из дома?

— Я еду на несколько дней. Максимум на неделю. Вернусь еще до того, как надо будет выйти на работу. Мы с тобой посвятили жизнь спасению еврейских душ. А как насчет спасения моей души? Книга Жизни, — сказал он. — Сколько поблажек мне уже делали, год за годом, если я до сих пор живой?

— Думаешь, после всего сделанного тобой добра Бог за одну ошибку молодости вычеркнет твою душу из Книги? Неужели ты думаешь, что так устроено небесное правосудие?

— Если бы я совершил тот поступок по неведению — нет, Он бы меня не вычеркнул, — сказал Шули. — Но даже тогда я знал, что к чему. Даже тогда я был не настолько молод.

Книга Жизни — не пустяк: и для Шули, и для Мири это очень серьезно. Самая настоящая книга учета, тебя в нее каждый год совершенно буквально записывают по новой или из нее — не приведи Бог — вычеркивают. Ежегодный приговор — не образ и не идея, а вердикт, реальный настолько, что для тебя это вопрос жизни и смерти.

И Шули знал: если уж он упомянул об этом, Мири не рискнет оставить его мольбу без внимания.

Она взяла его пиджак и, сложив, пристроила на кухонный шкафчик. Потом взяла раздвинутую стремянку и понесла в гостиную. Шули, опуская закатанные рукава, пошел следом.