Кадиш.com

На экран выведен спутниковый снимок городского квартала — кадр, сделанный с неба. Это, как рав Шули понимает сразу, часть Святого Города, вид сверху. Вид Иерусалима с точки зрения Бога. Мальчик снова и снова кликает мышкой, увеличивая масштаб. От этого зрелища — красные крыши, запыленные серые ленты улиц — у Шули теплеет на сердце.

Ерушалаим подымается ему навстречу.

— Ребе, она здесь, эта ешива, — говорит Гавриэль. — Способ Эйтана вправду сработал.

Шули хочется что-нибудь произнести мудро и уверенно, но, кажется, язык отнялся. Он пятится от компьютера, отступает к окну.

— Нехорошо это, — говорит Шули. — Такое видеть.

— Это спутниковый снимок. Бесплатный. В открытом доступе!

— Шпионить, — говорит Шули. — Вынюхивать. Подглядывать за чьей-то жизнью.

— Мы же к ним в окна не заглядываем, ничего такого. В смысле, могли бы и заглянуть, почти. Панорамы улиц есть. Мы можем виртуально пройти мимо.

— Нет, — говорит Шули, пытаясь осмыслить, что именно только что совершил мальчик, какому деянию пособничал он сам. Испытывает ужас пополам с ликованием. — Хватит высоких технологий, — говорит он. — Хватит мониторов. Хватит уловок. Мы хитростью заставили их с нами связаться, когда они явно не хотели, чтобы им мешали выполнять работу. Напиши ответ и скажи им правду. Прямо сейчас! Вот хороший урок и для учителя, и для ученика — для нас обоих.

Гавриэль поникает. Он усердно работал и достиг успеха.

А теперь Шули велит ему выбросить достигнутое на помойку.

А что, спрашивает себя Шули, видит мальчик, глядя на меня? Своего бледного, измотанного ребе, практически в одних гаткес[72] — полураздетого и явно страдающего. Да, наверно, именно это он и видит — потому что Гавриэль лезет в сумку за пеналом. Достает маркер-текстовыделитель, обычный маркер и авторучку. Переворачивает страницу в тетради у себя на коленях, рисует на чистом листе. Совершенно взрослым тоном говорит Шули:

— Ребе, посмотрите в окно. Передохните.

Шули хмурится радостно, любовно — и принимает совет.

Пристально смотрит в окно, переводя взгляд с игровой площадки на другую сторону улицы. Изгибает шею так и сяк, пытаясь найти между зданиями хоть какой-нибудь просвет, хоть дюймовый отрезок горизонта, чтобы дотянуться взглядом за шесть тысяч миль, поймать в окуляр тот компьютер в Святом Городе и озаренного его сиянием человека.

— Можно показать вам, что я сделал? — спрашивает Гавриэль. — На бумаге, никаких компьютеров.

Рав Шули, не оборачиваясь к мальчику, вежливо отклоняет предложение:

— Мне не нужно ничего видеть. Не хочу знать. Если к тебе отнеслись по-человечески, нужно ответить тем же.

И просит, чтобы мальчик набрал письмо от имени Шули и отправил с его личного адреса. Шули, теперь уже не прячась за Гавриэля виртуально, диктует, а мальчик тюкает по клавишам.

Шули хочет уведомить милейших людей из ешивы, что просит прощения. И что он и его ученик Гавриэль оба в восторге от превосходных возможностей, которые им предлагаются, но на самом деле в услугах kaddish.com не было нужды. Шули умоляет, чтобы обман, на который пошел он, ему простили, а обман, на который пошел Гавриэль, признали извинительным, — ведь вся вина лежит исключительно на Шули, дееспособном взрослом. Имелись смягчающие обстоятельства, и они, как надеется Шули, будут учтены. Собственно, вся эта уловка была затеяна, чтобы разыскать бывшего студента, который наверняка давно покинул ешиву. Еще раз следует отметить, что он хочет с ними связаться только для того, чтобы выразить признательность и договориться о возвращении кое-чего, что должно было принадлежать ему. Если тот неподобающий способ, которым он достиг цели, только все запутывает, Шули надеется, что ему все-таки поверят: он высказывает свою просьбу с глубочайшим почтением.

Таково примерное содержание письма, которое они отправляют вдвоем. И после него — как отрезало: с kaddish.com им больше не отвечают.

XVI

Если предыдущий период молчания был для рава Шули мучением, то это — откровенный отказ иметь с ним дело — ввергает в полное отчаяние. До шабата он еле дотянул, а шабат — форменная катастрофа.

К любой электронике запрещено прикасаться, и Шули чувствует, что в нем зашевелились самые разнузданные страсти Ларри. За субботним обедом ему никак не удается сосредоточиться, он перевирает кидуш. Держит высоко над столом наполненный бокал, и дети хихикают, когда Шули расплескивает вино через край.

Его так сильно подмывает тайком прокрасться в школу и засесть за этот мукце[73] компьютер, что Шули даже просит Мири удержать его. За все годы после возвращения к религии он как никогда близок к нарушению субботы. После бенчинга[74] Мири уводит его из дома и усаживает на заднем крыльце, выходящем в их заросший дворик. Берет его руку в свои, кладет к себе на колени.

— Готово, — говорит она, — я тебя держу.

Он рассказывает ей обо всем, что натворил, вводит в курс дела: в школе он потерял самообладание, вышел за рамки дозволенного. Все это Мири выслушивает невозмутимо, пока речь не доходит до фотографии, которую они с Гавриэлем приложили к письму.