Кадон, бывший бог

Прекрасный пример бесконечного усложнения самых простых вещей дает нам история человека, который во времена императора Тиберия вдруг объявился в каком-то из заштатных уголков великой империи, проповедуя, что Бог только один, что Он добр и милосерд, поэтому Его не надо задабривать жертвами, и что в бездумном соблюдении обрядов нет никакого смысла, а надо лишь верить в этого доброго Бога и вообще быть порядочным человеком. Узнав об этом, святейшая конгрегация – ну, та, что заведовала обрядами, которые этот босоногий ребе-проповедник объявил бессмысленными, – подняла на ноги инквизицию, и его вскоре арестовали и распяли. Аминь.

Нет, не аминь. До сих пор истина в конечном итоге всегда оказывалась не на стороне инквизиций иконгрегаций. Всегда находились люди, которые…

…Кстати, чуть не забыл: тот ребе был твердо убежден и всегда утверждал в своих проповедях, что мир скоро погибнет. И многие из тех, кто стоит здесь сейчас, говорил он, еще узреют его конец.

…А вообще, если предположить, что время существования любой Вселенной измеряется лишь долями долей секунды, укладываясь в миниатюрнейший атом времени, который как раз и есть наше жалкое Здесь и Сейчас, так что если у нас что-то и было, то в следующий момент его уже нет и больше никогда не будет, а того, что (возможно) должно было быть потом, еще нет и скорее всего тоже никогда не будет, – то с какой стати мы лелеем в душе дерзкую надежду, что бытие, то самое бытие-в-себе, не оборвется в ближайшую секунду? И у нас даже не будет времени это заметить?

…Но он ошибся. Мир не погиб. Тем не менее тогда тоже нашлось несколько человек…

…Приходится признать очевидную истину: он был железным зилотом, этот ребе, без жалости и без юмора. Хоть он и проповедовал: «Любите врагов своих!», однако когда кто-нибудь осмеливался думать не так, как он, возьмите хоть тех же саддукеев и фарисеев, да и иоаннитов тоже (когда-то он и сам был одним из них, но, как водится: ишака бить первым начал, кто недавно сам ишачил), вот тогда-то он им и показал, где раки зимуют. А как он обошелся со своей матерью? И чего стоят его притчи: если гость, которого – nota bene![10] – с улицы зазвали на свадьбу, оказывался без смокинга, то его тут же вышвыривали на тротуар.

И все-таки: я снимаю шляпу перед этим ребе, перед его учением, и вообще. Пара промахов не в счет, а то, что сам ребе бывал иногда… Да ладно, с кем не бывает. И если его мать («морская звезда, матерь и возлюбленная») вела себя как занудная старая дева, то спрашивается, что еще ему оставалось делать, хоть она ему и мать родная, и т. п.

Короче: снимаю шляпу.

Ну и, кроме того, всегда находились люди, преимущественно женщины (что очевидно), бросавшие все и пускавшиеся в путь вслед за учителем, и кто-то из них записывал что-то из оброненных им слов. Это было время логий – или бремя логий, что одно и то же.

Если же, скажем так, предположим, что нашего ребе не распяли (да, собственно, при чем тут именно он, таких ребе тогда в Палестине были сотни), если бы не было этой возмутительной – чисто демонстративной! – имперской казни, если бы тогдашние инквизиция и конгрегация избежали этого промаха, в данном случае для них бесспорно губительного, и ребе проповедовал бы дальше, год за годом, десятилетие за десятилетием, то что бы было?

Не осточертела ли бы людям рано или поздно его проповедь? И разве не пришли бы на его место другие ребе, с не менее увлекательными проповедями? И остался бы наш ребе старым, босым и никому не нужным.

Но тем не менее: он дал себя распять за свою идею.

И тем укрепил ее навсегда. «Бремя логий».

Однако! Хотя…

…Бирюзовое солнце продолжает катиться по горизонту. Бергассессор все поет свой гимн тишине. На мой взгляд, если уж речь идет о тишине, то петь можно было бы и потише.

…Были ведь люди, которые ходили и записывали. Со временем их становилось все больше, тех, кто увлекся, и все меньше тех, кто знал его лично. А те, кто его знал…

…Недавно я слушал Сесилию Бартоли в «Норме» – все хорошо, но она, конечно, не Каллас…

…Каллас, бесспорно, удивительнейший феномен, но я-то слышал еще Марию Ивогюн! Каллас с ней и рядом не стояла… – A-a, Мария Ивогюн! – раздался откуда-то сзади дрожащий голос. – Прекрасная певица, конечно, однако тот, кто не слышал Анни Шлеммер-Амброз в 1862 году в роли Леоноры, тот вообще не знает, что такое драматическое сопрано.

К счастью, среди нас не нашлось никого, кому довелось слушать еще Джулию Гризи в «Сомнамбуле», иначе…

Чем меньше остается свидетелей ушедших времен, – наверное, их все-таки лучше взять в кавычки, – тем больше чудес рассказывают эти «свидетели» об ушедших временах. Если бы Иисус – ну, тот самый ребе – совершил хотя бы десятую часть тех чудес, которые ему приписывали потом, то о нихдавно знал бы весь мир. Но мир-то не знает. И историки не знают, возьмите хоть Плиния, хоть Иосифа Флавия.

Очередная неловкость возникла, когда умер последний из тех, кому Иисус обещал: «Некоторые из стоящих здесь еще узрят конец света», а он так и не настал.