Кадын

– Ей надо лучшего лекаря, чем я, – сказал он. – Ее надо отвезти к Камке.

– Ее надо везти в чертог дев, – сказала я.

Талай посмотрел на меня с удивлением, но кивнул и ничего не сказал. Мы соорудили для больной люльку из веток и закрепили на спине коня. Очи лежала как ребенок, прикрытая плащом. На четвертый день мы попали в родные леса и свернули к чертогу. Я не удивилась, когда ворота отворились раньше, чем мы приблизились, и девы в масках вышли нас встречать. Одни снимали с коня Очи, другие помогли спуститься мне, и я упала в их добрые руки. Мне показалось, что я вернулась домой, где не была много лет. Неожиданная слабость поразила меня. Я готова была разрыдаться от нежности к девам. Опираясь на них, я пошла в открытые двери чертога, но тут вспомнила про Талая и обернулась: он склонился к холке коня и смотрел на меня.

– Не волнуйся, о нем позаботятся, – услышала я голос Таргатай, и тут же обо всем позабыла: казалось, я заснула раньше, чем вошла в дом.

Глава 8 Талай

Три дня я восстанавливала силы. Был день сна, и баня, в жару которой я потеряла сознание, была жирная пища, и мягкие лепешки, и густые сливки. Еще два дня я то спала, то бодрствовала, но эта бодрость напоминала сон и была полна неясных видений и дымов – девы обкуривали дом коноплей, чтобы заблудившемуся духу Очи было легче найти ее тело.

Когда я окончательно пришла в себя, стояла ночь. Девы спали вдоль стен, но очаг горел ярко. Над ним, попыхивая отваром, висел котелок, возле огня, на ложе, подвешенном к потолку, как для младенца, спала Очи, а на земле лежала Таргатай, голая по пояс, и дева колола рисунки у нее на спине. Дверь в дом была полуоткрыта, холодный, влажный воздух струился по полу. Весь конопляный дым вышел. Снаружи долетал шум дождя.

Я скинула шкуру и подошла к огню. Ноги еще плохо слушались, но я чувствовала, что силы вернулись, все мое тело было словно налито ею, и сон как рукой сняло. Я глянула на Очи – та дышала ровно, и лицо у нее было спокойное, детское и несколько жалкое – как всегда.

– Она здорова, – сказала Таргатай. – Дух вернулся к ней. Крепкая дева. Поешь. – Она кивнула на котел.

Я налила себе похлебки с мясом, кореньями и луком, взяла кусок лепешки и стала есть. Было тихо, лишь шумел дождь, и девы иногда шевелились во сне. Мне было хорошо и спокойно. Я узнала Ак-Дирьи и вспомнила ее испуганное лицо, большие глаза – она смотрела на меня и на Очи, будто мы были уже мертвые. Она принесла трав по указке Таргатай, ими нас поили эти дни, а отварами мыли в бане.

– Твой мужчина ждет тебя у границы чертога, – сказала вдруг Таргатай. Ее голос был тяжел.

– Почему он не уехал в стан? – удивилась я.

– Такая забота! – хмыкнула она и села. Дева убирала краску и вытирала иглу. Таргатай еще морщилась от боли. В ту минуту она была снова похожа на старуху – грузная, хмурая, всклокоченная. Лишь крепкое тело, груди и косы говорили о ее настоящем возрасте. Она заметила мой взгляд и подняла одежду, прикрыв грудь и живот. Одеваться ей было больно из-за свежего рисунка.

– Не мне учить тебя, царевна, ты знаешь законы… – начала она, когда художница ушла спать. Но я ее перебила:

– Я не живу в чертоге, Таргатай. Ты здесь старшая.

Она поморщилась. Ее дух всегда был тяжел и сумрачен, но сегодня она казалась особенно хмурой.

– О чертоге я не говорю, здесь трудно нарушить порядок, – проворчала она по-старушечьи. – Но вы живете не в нем, и я знаю, что вам сложнее блюсти свою долю. И все же я хочу тебе сказать.

Я села перед ней и смиренно закрыла глаза, будто ждала наставления старшего.

– Ты знаешь, что деве Луноликой не до́лжно водить дружбу с молодыми мужчинами, не женатыми и не родственниками. В чертоге мы ограждены от этого, но вы должны сами всегда помнить о том. Пойми, – сказала она мягче, – если хочешь добра этому воину, тебе самой стоит держать его подальше. Всякий мужчина мечтает о сильной женщине, она дает ему самому силу и открывает иные стороны жизни. Луноликой матери дева несет в себе силу сотни дев и тем притягательнее для мужчин. Но если ты честна в своей доле, ты не сможешь дать эту силу ему. И если ты честна с ним, ты не позволишь ему забыть о других девах.

Я открыла глаза и смотрела на нее, чувствуя, как что-то болезненное шевелится в груди. Скажи мне кто-то такое весной, когда я боялась молвы, боялась самой дружбы с Талаем, и я, верно, разревелась бы. Но теперь все было иначе, мой дух окреп. И скажи мне Таргатай просто, что Луноликой матери деве непристойно общение с мужчиной, я рассмеялась бы ей в лицо. Но она сказала другое, и я растерялась: я не думала раньше, что наша дружба может мешать Талаю – неженатому и последнему в роду, наследнику. Я залепетала что-то о том, что он взрослый человек и хозяин своей жизни, что его отец еще жив и ему не пришло время жениться… Таргатай прервала меня, положив руку на плечо.