Кадын

Медленно они вошли в стан. В наступающем вечере воздух стал будто больше, голоса носились меж домами, звеня как вода в ручье. Дымы тянулись понизу. Ревела скотина. Лаяли собаки. Кадын смотрела вокруг с тихой грустью и, когда свернули на холм к царскому дому, проговорила:

– Все живет, как живется. Никто и не заметил, что меня нет.

Алатай вспыхнул от этих слов, ему захотелось возразить, что это неправда, что он-то заметил и думал о ней, – но он промолчал, вовремя спохватившись: царь поняла бы, что он лукавит.

Они оставили коней у коновязи и вместе вошли в дом. Очаг не горел. Угли лежали в сосуде Табити, будто дом покидали надолго. Дом казался пустым и остывшим, как и очаг. Даже старой мамушки не было на обычном месте. Кадын сама стала разжигать огонь. Алатай решил уже, что никого нет в доме, как вдруг из угла послышался глухой голос:

– Ал-Аштара? Ты ли? – Там лежала старуха, укрытая шкурами.

– Я, старая. Спи.

– Ты? Те, знать, приснилось.

– Что приснилось?

– Отец твой и брат. Помнишь Санталая? Ходили по дому, искали тебя. А я и не знаю, где ты. Что могла им ответить?

Кадын поднялась от очага и сидела, слушая. Потом сказала:

– Ты спала, старая. Нет их давно под солнцем. Светлой росой на полях Бело-Синего они висят.

– Нет-то нет, а здесь все же дом их. Куда им еще возвращаться? – ворчливо ответила старуха. Алатаю стало холодно.

– Или ты смерть чуешь, что видишь такие сны? – спросила Кадын.

– Я не чую, кости мои по ней плачут. Сколько живу, никто не живет. Всех уже проводила, кто со мной жить начинал, и тех, кто родился, когда сама уже давно жила, – и тех тоже. А верно ли говорят, – продолжала она, не зная, что кто-то есть еще в доме, – что у вас после смерти есть вышнее пастбище, иная, заветная земля? Неужто мы с тобой не увидимся там, золотое мое дитя? Знаешь же, как шелковой нитью я к тебе привязана.

– Знаю, старая. Не говори. Спи.

– Те, видно, доля наша такова. Разного мы с тобой племени. Меня в ином месте предки ждут. Спустят меня в каменной лодке к ним в подземный мир. По колодцу, как великаны говорили. Колодцы ведут в места, где живут счастливые души. Там тоже горы, тоже леса. Так великаны говорили… Они хозяева тех мест. Под солнцем дома свои держат, а там сами. «А кто будет охранять наши дома, пока внизу мы живем?» – великаны говорили. А предки отвечали: мы будем, если потом всех нас, и наших детей, и детей их детей, и так без счета в те земли пустите. «Храните же, – великаны сказали. А потом делайте каменную лодку и под землю спускайте…

Она говорила тихо, как бы сама с собой, и Алатай уже плохо понимал, о чем она, как вдруг Кадын ее перебила:

– Подожди, старая. Скажи-ка: а великанов тех не Чу называют?

Мамушка зашевелилась под шкурами.

– Шеш, молчи! Пеплом рот набей. Кто ж имя их вспоминает? Вот разверзнется земля, и здесь они будут! Одно спасает тебя – не наших ты кровей.

– Не злись, старая. – Кадын подошла к ее ложу и взяла сухую ладошку. – Ты лучше расскажи. Ваши люди их дома берегут? А за это они их к себе под землю берут?

– Ты слышала все, дай отдохнуть старой, – захныкала та. – К себе берут за то, что дома их стеречь обещали и никому подходить к домам не даем. За это нас к себе берут.

– А что-то еще они просили от вас?

– Те, измучила! Им много не надо: чтобы жили на этом месте и за домами смотрели.

– Знаешь ли ты, мамушка, что ты старейшая из своих людей? Сколько я с ними ни говорила, никто не знал о домах великанов того, что ты знаешь. И объяснить мне не могли.

– Забывать люди стали. Как вы на землю эту пришли, так мы за вами живем, себя не помним и как будто все, чем мы здесь были, к вам переходит. Вы нами становитесь, а мы исчезаем.

– Да, старая, верно: мы становимся вами. Как вы их хранили, нынче нас своей охраной поставить хотят. А я-то не понимала. Как слепая ходила, и никто мне не мог подсказать. Во все стороны стреляла, да все мимо. Не там искала врагов. – Она поднялась и подошла к ним с Эвмеем, будто вспомнив о чем-то. – Воины, сейчас идите. Завтра будьте здесь до света. Поедем вместе с сухую степь, где мой брат под каменной насыпью лежит.

В стане у подножия холма еще держалась влажная рассветная хмарь, когда Алатай с Эвмеем подъезжали к царскому дому. У коновязи стоял новый конь, уже взнузданный и готовый к дороге. Солнце заливало холм и царский дом, резко выхватывало каждого зверька на крыше-шапке.

У порога стояла старая мамушка. Кланялась в сторону восходящего солнца и гладила седые косы. Она была умыта и причесана, одета как в дорогу. Ноги, давно отвыкшие ходить, не держали ее, и Кадын помогала ей стоять, легкой как травинка. На солнце она казалась прозрачной. Увидев подъехавших воинов, Кадын кивнула служанке, стоящей у двери, передала ей старуху, а потом поцеловала ее в ссохшиеся впалые губы.

– Легкого ветра, старая.

И пошла к коновязи, вскочила на коня. Втроем они направились в сухую степь.