Кадын

Согдай промолчала. Она была дочерью пленницы, из дальних походов привезенной ее отцом, и красива не по-нашему: глаза чуть раскосые и черные, как у оленухи, черные волосы в нескольких косах, а кожа – нежная, смуглая и с румянцем, как самая ранняя заря. Я любила ее за эту странную, чуждую, но яркую красоту, а еще больше – за твердый дух и кроткий нрав. Однако Ильдаза и Ак-Дирьи не могли простить ей чужеродности, бывало, травили и насмехались над ней. Согдай всегда сносила нападки терпеливо, и я не понимала ее. Она же говорила, что с детства привыкла и научилась не замечать. «Раньше ты терпела. Теперь можешь дать отпор!» – говорила я. «Мать учила меня, что силой добиваются страха, но не любви», – отвечала кротко Согдай.

И хотя я ее жалела, а Ак-Дирьи за злой язык часто ругала, никогда бы не сделала того, что Очи: она кинулась коршуном на Ак-Дирьи, повалила на спину и так ударила в грудь, что дыхание выбила. Потом отошла как ни в чем не бывало и спокойно сказала:

– Ты больше не смеешь оскорблять Согдай. За нее теперь я отвечать буду.

Ак-Дирьи сидела, выпучив глаза, хватала ртом воздух. Но когда прошло это, произнесла вдруг зло, ни к кому не обращаясь:

– Сейчас буря начнется, алчные духи будут метаться по лесу, падших, слабых, заблудших забирать. Самое время жертву им дать. Уж не для того ли Очи бережет Согдайку?

И все мы обернулись к Очи. Она же, казалось, не слышала этих слов, но что-то странное происходило с ней: лицо потемнело, будто тень легла, и жестокая маска отразилась в чертах.

– Помолчи, Дирьи! – сказала я гневно. – Или горячие угли заставлю тебя есть!

Я думала, и других возмутят эти глупые слова, но смотрю: Очи и Согдай глаза прячут. Что-то злое вокруг собиралось. Гнев меня взял.

– Что же вы молчите, как рты зашили? Или вам не дики эти слова? Очи! Согдай! В глаза посмотрите и отвечайте: задумано ли что между вами?

Словно бы в толстый войлок кричала я – не касались слова дев. Медленно, как опоенная дурманом, Согдай на меня посмотрела.

– Не задумано ничего, царевна, – сказала тихо и снова отворотилась.

– А ты что скажешь, Очи?

– В станах детей пугают, чтоб не ходили в тайгу: унесут алчные духи. Мы не дети. Я не понимаю слов Ак-Дирьи, – сказала Очи, но я слышала, что голос ее лжет, и снова гневно воскликнула:

– Забудь, Очи, о том, чтобы в мир ээ-борзы попасть! Нет у тебя сил на то, знаешь сама!

Но тут вспыхнуло у нее лицо.

– Те! Вы трусливые куропатки! Делаете все, что Камка велит, и не думаете! Только многого ли вы этим добьетесь? А я сама камка! И в советчиках не нуждаюсь!

И, так сказав, выбежала вон из пещеры, не успела я крикнуть ей вслед: «Очи!»

Тяжело стало. Меня обуяла тревога. Хоть и знала, что Очишка непременно вернется, а все не могла унять ее. Девы на меня смотреть избегали.

Прошло время, и Согдай вдруг сказала:

– Я волнуюсь за Очи. Пойду поищу ее.

– Очишка не дура, сидит где-нибудь рядом, нас слушает и смеется, – сказала Ильдаза. – Сама вернется.

– Нет, я волнуюсь. Там буря, – упрямо ответила Согдай и поднялась, чтобы идти.

– Не ходи одна, – сказала я. – Пойдите с Ильдазой вдвоем.

И, как ни упрямилась Ильдаза, ослушаться побоялась: ушли вместе. Совсем тяжело в пещере стало. Я к огню ближе села и стала резать по кости, чтобы хоть как-то от тревоги отвлечься.

Прошло немного времени, раздался шорох из лаза, обернулись мы с Ак-Дирьи – это вернулась Ильдаза.

– Те, какая буря! – сказала она и села к огню, стряхивая с себя снег. – За пять шагов ничего не видать.

– А где Очи? – спросила я. – Где Согдай?

– Разве не приходили? – Она только тут подняла глаза. – Я видела, как вместе пошли по круче, думала, в пещеру.

– Не было их.

– Придут, некуда деться.

Мне не понравилось это. Очень хотела я, чтобы девы вернулись прежде Камки. Но тут снова послышался шорох в лазе, и не успела Ильдаза сказать: «Вот и они», – как в пещеру спустилась сама Камка. Скинула силки у входа, снег с плеч сбила – и одного взгляда на наши лица хватило ей, чтоб догадаться, что у нас что-то стряслось.

– Где они? – спросила, и девы тут же наперебой ей все рассказали: и весь разговор, и про ссору Ак-Дирьи и Очи, и о том, что видела их Ильдаза на круче. «Вернутся сейчас, сейчас вернутся», – беспрестанно причитала она плаксивым голосом, будто ее собирались ругать. Камка не выдержала и огрызнулась:

– Если так боишься, сейчас снова пойдешь их искать, пока за руку не приведешь обеих!

Ильдазка заныла пуще, но тут из лаза посыпался снег, и упала замерзшая Очи.

– Одна? – Камка взглянула на нее грозно. Но та словно не слыхала. Ни на кого не глядя, насупившись, подошла к огню, протянула руки.

– Одна? – повторила Камка громче.

– С кем мне быть? – буркнула Очи. Держалась она так, словно не забыла еще обиды, и только пурга заставила ее вернуться.

– Где Согдай? – спросила Камка.

Но Очи только плечом повела, мол, мне-то откуда знать?

Грозным, тяжелым взглядом взглянула Камка на Ильдазку. Та даже взвыла от страха.

– Видела, видела! Своими глазами их вместе видела! От сдвоенной лиственницы уходили. Потому и звать их не стала, в пещеру пошли, думала. С нее спрашивай, не с меня!