Кадын

Собаки лай подняли, люди крик подняли, как увидели нас, из домов выходить стали. Кто просто глаза на нас ширил, кто руками махал, а ребятишки, особенно девочки, бежали за нами: «Луноликой матери девы! Луноликой матери девы!» – кричали. Подруги мои оглядывались, кому-то отвечали, но я по сторонам не смотрела, ехала к царю, чтобы его приветствовать первым.

Он ждал нас. С ним рядом стоял мой холостой младший брат Санталай, другие же, пятеро взрослых мужчин, понукая коней, из всех концов стана на гору спешили. По шубам отца и братьев я поняла, что не знали они о нашем приезде, не были готовы – простые, не праздничные шубы были на них.

Мы подъехали к дому, спешились. Отец смотрел на нас как на чужих. Я подошла, робея, на одно колено опустилась и молвила:

– Люда Золотой реки отец, белого скота хозяин! Мы, посвященные Луноликой матери девы, прибыли к тебе. Верных воинов ты видишь перед собой.

– Ты ли вождь этих воинов, дева? – спросил отец голосом, каким говорил с иноземцами. Я быстро на него взглянула – нет ли улыбки? – но тут же опустила глаза.

– Я, царь.

– Не мне принимать вас, – сказал он. – В чертоге вам жить.

– Нет, царь, рано нам идти туда, не окончено наше посвящение. Три луны нам в станах с людом жить. Таково веление Камки.

– Поднимись, дева-воин, – сказал тогда отец. – Что вашего посвящения касается, не нужно мне знать. Назови своих воинов.

Я назвала дев, они по очереди опускались перед отцом на колено. Только Очи замешкалась, и отец чуть дольше в нее вгляделся. Я сказала, что это лесная дева, и просила разрешить ей пожить с нами. Отец кивнул и отпустил всех.

Мы вошли в дом. Вокруг очага уже были расстелены ковры, мамушка на скорую руку мешала тесто для лепешек. Служанки растирали кориандр, и его драгоценный пряный аромат разливался по дому. Братья хотели садиться, но отец к очагу не подошел, а снял со стены расписной дорогой горит с железными стрелами, Санталаю что-то коротко сказал и вывел меня из дома.

Недоумевая, мы потянулись за ним, обошли дом. Оттуда был виден спуск с холма и открытое поле, на нем боевые, подседельные отцовы кони гуляли зимой. Белая, под скат идущая пустошь, до чернеющего со всех сторон леса – лет стрелы.

Тут прибежал Санталай и принес клеть, а в ней – живой заяц. Его, верно, на петлю только в тот день поймали. Отец молча отдал мне горит, а брату кивнул – и он открыл клеть.

Заяц мешком вывалился из нее, но тут же встрепенулся и большими скачками пустился по пустоши. Под горой кувыркнулся через себя и еще сильнее припустил. А отец и все братья на меня молча тяжело смотрели.

Ни о чем в тот момент я не думала. Все движения быстры и точны были, хотя самой казалось, как во сне все делаю, через силу. Медленно-медленно открыла горит, извлекла лук, прижала на колене и натянула тетиву. Медленно-медленно достала стрелу, вложила и в белую пустошь вслед за зайцем пустила – и ээ-тай с нею.

Вскрикнула стрела, и словно я сама с ней полетела. Вмиг настигла она зайца. Всем нам хорошо было видно с холма, как в прыжке она его поймала, как от удара отлетел он в сторону и замер.

И тут братья закричали в голос, а Санталай подпрыгнул и кубарем побежал с холма. Старшие меня окружили, как парня хлопали по плечу, хвалили, называли меткой. А я словно проснулась – и только тут осознала, что произошло. Подошел и отец, обнял за плечи, тепло посмотрел, будто только сейчас признал, и сказал:

– Думал я, шестеро сыновей у меня да дочь, что нарожает внуков. Но ошибся: семь у меня сыновей. Видите? – обратился он к братьям. Санталай как раз принес зайца, насквозь пронзенного стрелой, это вновь вызвало крики и похвалы. – Видите: брат ваш младший, с нами на равных сидеть будет.

– Э, Санталай, ты теперь жениться можешь: не тебе наследовать отцу, есть у нас младшенький! – пошутил брат Бортай, и все засмеялись.

У нас было принято издревле, что младший сын наследует отцу и до того не может жениться. Только чтобы женщина наследовала, такого не бывало, и мне не понравилась шутка. Да и Луноликой матери девы, в чертоге живя, не получают наследства. Отец тоже сдвинул брови, но ничего не сказал и пошел в дом. Там отдали зайца служанкам, а сами расселись вокруг очага. Братья переговаривались, хвалили мой выстрел, а я впервые сидела с ними как равная и очень гордилась тем.

Только вдруг вспомнила про Очи. Она села у двери, не решаясь ступить на цветной войлочный ковер. Верно, впервые была под крышей и видела все в первый раз. Тепло, запах дыма и кориандра подействовали на нее, как Камкин дурман. Я стала подзывать ее, но она не шла, будто не слышала. Я догадалась, что она еще никогда не видала близко так много мужчин и стесняется.