Кадын

А потом скрылась. Был овраг, еще полный снега, был каменистый откос, где древние мшистые камни торчали из прелой листвы, точно лысые, пегие стариковские черепа. Все видела я ее, но вдруг – исчезла. Я продолжала скакать вперед, но не чуяла, куда свернула она. Лес этот я не знала. Где охотничий домик Зонара, не знала тоже. Может, совсем рядом тот кедрач, о котором он говорил. Думая так, ехала вперед, только все тише, тише и наконец остановилась. Спешилась. Стояла и слушала лес. Птица пиликала трель прямо над моей головой. Упрямо затрещал поодаль дятел. В ветвях зашумело, скатилось, застрекотало, потом порхнуло – белка сцепилась с сорокой. Учкту тяжело, потно дышала, вздувая бока. Все жило своей жизнью, а Очи рядом не было. Я села под дерево и заплакала.

И притупилось тогда сильнейшее предчувствие беды, оглушившее меня в первый миг. Всегда так: когда ясно, что уже ничего не изменишь, сердце становится холодным.

Глава 17 Танец Луны

Когда истекли слезы, я стала утешать себя тем, что не все девы покинули меня. Потом вспомнила, что с закатом придут воины Луноликой, будут плясать свой танец, я хотела видеть его, а солнце уже клонилось, и воздух серел. Я вскочила на лошадь и шагом тронулась назад, предоставив Учкту самой находить дорогу.

Солнце почти закатилось, когда я въезжала в долину. Уже наградили победителей игр, уже прошла общая трапеза, когда на войлоках, длинных точно полы шуб великанов, ставят угощение посреди поляны. Люди разбредались к кострам. Я чуяла себя охотником, спустившимся с долгого зимовья: радостные лица, голоса, смех, музыка, тихое теплое счастье были сторонними, неясными мне. От костров как будто быстрее стемнело. Глаза у всех блистали, лица горели весной – а я была холодной. Все вдруг стало не родным, словно в чужой люд я пришла, чужое веселье видела и даже понимала умом, что оно – хорошо, но не могла разделить с людьми их радость.

И вот, когда я медленно проезжала по поляне, вереница огней потянулась из леса, а потом, как далекий гром, долетели до меня тяжелые, мрачные удары Белого бубна: умм, умм, умм. Все во мне обмерло: это шли на танец новой весны Луноликой матери девы.

Они шли из леса к центру поляны, и люди, заслышав бубен, бросили все, потянулись и скоро создали им живую дорогу, по которой, как блистающая огнями змея, потекло шествие дев. Он шли неспешно, в руках их горели факелы, одеты они были в длинные и широкие черные шубы, неподъемные черные шубы с высокими во́ротами, поднятыми до самых глаз. Точно каменные изваяния, одинаковые, широкоплечие, шли они. На головах их были высокие красные колпаки с узкими полями, такие же высокие, как парики, которые носят замужние женщины. Но девы Луноликой – вечные девы, и их красные колпаки – символ избранности между жен.

Они шли парами друг за другом, и ритмом бубнов поменьше и звоном сопровождали свои шаги. Две девы, начинающая и замыкающая, трубили в большие рога, и высокие, глубокие вздохи поражали долину. Но над всем этим гудел Белый бубен – огромный, гладкий до блеска и сам будто источающий свет. Его делали каждый год заново из шкуры яка, прошлогодней жертвы. Бубен везли на низкой тележке, он стоял, закрепленный в раме из прутьев, и две девы по очереди ударяли в него, рождая гул: гхум, бумм, думмм. Тележку вез черный козел с рогами, оплетенными красным войлоком, с золотыми ветвями на них – они качались при каждом шаге, точно крона дерева. Между рогов висело золотое солнце. Привыкший к празднику, козел ступал спокойно и гордо, и люди понимали: вот новая весна рождается из земли, как и Солнце-олень некогда из земли народился.

Девы медленно проходили поляну, и люди стягивались за ними в молчании. Вот достигли они жертвенного камня и выстроились месяцем, установив бубен в центре. На какой-то миг все застыло, и стало тихо, как долгой ночью, но вдруг обрушилось неистовой и громкой музыкой: казалось, загремели и загудели все инструменты, которые делал когда-либо наш люд. Но уже через миг из этого хаоса явился стройный и быстрый ритм, а с краев полумесяца ринулись две обнаженные девы с мечами наголо.

Стройные, сильные, с расписанными боевой краской лицами и грудями, с вьющимися волосами, они рождались вдруг из громоздких черных глыб, какими пришли сюда. Они врывались в круг и танцевали с оружием, с мечами, луком и стрелой, взмывали в воздух, затевали бой, потом отскакивали и становились в ряд, давая место другим, – все происходило так быстро, что люди не успевали заметить, как были сброшены шубы, как из черных теней являлись живые воины с серебряными поясами посвященных на бедрах. А я не успевала различить их лиц – я все пыталась узнать хоть кого-то, кого видела в чертоге. Но чем дольше шел танец, тем сильнее стучала кровь у меня в голове, и я поняла, отчего не могла разделить общее веселье, – я уже ощущала себя девой, посвященной Луноликой, уже была с ними. И, поняв это, соскользнула с Учкту и стала протискиваться ближе.