Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами

Еще через год покончил с собой Вальтер Беньямин. Он сбежал в Париж после поджога Рейхстага и в сентябре 1940 года, перед немецким вторжением во Францию, собирался пересечь Пиренеи, чтобы затем эмигрировать в Соединенные Штаты. Его задержали на границе из-за проблем с визой. Опасаясь попасть в руки гестапо, Беньямин отравился в отеле городка Портбоу. Существуют версии, что его убили нацисты или даже агенты Сталина, однако они представляются беспочвенными.

Известен и конец Стефана Цвейга: переехав в Петрополис – пригород Рио-де-Жанейро, в ночь на 22 февраля 1942 года он принял смертельную дозу веронала; через несколько минут за ним последовала жена, Шарлотта Альтман. Как и Толлер, Цвейг был убежден в окончательной победе нацизма над миром и чувствовал себя неспособным жить в таких условиях. Через несколько месяцев после смерти Цвейга вышла книга его воспоминаний «Вчерашний мир».

Курта Тухольского не стало шесть лет спустя. Он умер дважды: сначала триумф нацизма заставил его замолчать. Больной раком, мало-помалу сжигавшим его, Тухольский жил в загородном доме в Швеции, измученный болью, подавленный и снедаемый угрызениями совести. В особенности он сожалел, что не осмелился вернуться в Берлин, дабы поддержать Карла фон Осецкого перед заключением в тюрьму. Девятнадцатого декабря 1935 года Тухольский писал своей подруге, швейцарскому врачу Хедвиг Мюллер:

В случае с Оссом (Осецким) я даже не поехал. Я предал его. Из-за смеси лени, страха, отвращения и пренебрежения. Но я должен был поехать. Я понимаю, что это бы ничего не изменило, что осудили бы нас обоих, что, возможно, я попал бы в лапы этих животных, я все это понимаю; но я не могу заглушить голос совести.

Вечером следующего дня Тухольский принял слишком большую дозу барбитуратов, неизвестно, намеренно или нет. Его прах был погребен под дубом в окрестностях замка Грипсхольм, места действия его последнего романа. После войны там была установлена надгробная плита с эпитафией из Гёте: «Все быстротечное – символ, сравненье». Сам он когда-то предлагал другую эпитафию: «Здесь покоятся золотое сердце и луженая глотка. Спокойной ночи!».

Die Weltbühne, журнал, в котором они оба работали, прекратил свое существование 7 марта 1933 года. Он попрощался с читателями пророчеством, которое не сбылось, – по крайней мере пока: «В конце концов дух победит».

В наши дни Джон Хёкстер – почти забытый персонаж. Однако ему посвящена одна из памятных табличек в Берлине. Расположена она по адресу: Гарденбергштрассе, 28а, на доме в районе Шарлоттенбург, в котором он проживал:

Джон Хёкстер

Год рождения: 1884.

Презираем / Лишен прав.

Скончался 15.11.1938.

Хёкстер писал, что «перед Богом и официантами мы все равны». Но он не учел фактор Гитлера. Хёкстер провел несколько лет, прозябая на улицах Берлина, отвергнутый обществом, после того как нацисты запретили лицам еврейского происхождения посещать публичные места. Он больше не видел смысла в жизни. Через несколько дней после «Хрустальной ночи», случившейся с 9 на 10 ноября 1938 года, Хёкстер повесился на дереве в окрестностях Потсдама. В прощальном письме, отправленном своему старому учителю, художнику Лео фон Кёнигу, он оставил нам еще одну сокрушительную фразу: «Сами со всем разберитесь, если заметите, что я пишу путано и непонятно. Я неопытный самоубийца».

А Калле? В действительности его звали Карл, Карл Брёзекке, но он предпочитал франтовское берлинское Калле. Как сообщает наш хронист Геза фон Чиффра, он действительно не отзывался ни на Карла, ни на герра Брёзекке. В забавной истории про официанта-философа Вальтер Беньямин не раскрывал имени главного героя, но я уверен, что им был Калле: образованный человек, известный своими афоризмами, тот самый, кого именовали Афинянином Шпрее. Мы уже упоминали, что он правил тексты Эгона Эрвина Киша. По воскресеньям, в свой выходной, Калле посещал утренние спектакли. У него был сильный берлинский акцент, и говорят, когда он произносил фамилию Гитлера, это звучало как плевок. Безусловно, не только из-за акцента.