Кайкки лоппи

Сто двадцать рублей красными и фиолетовыми купюрами упокоились в бумажном кошельке.

– Все, – произнес Федя. – Мы в расчете.

Ромуальд согласно кивнул головой, свободной правой рукой вытащил из-под курсантского ремня длинную тонкую заточенную спицу с удобной рукоятью, как у штопора, и резко всадил ее в крышку стола.

– Почти в расчете, – сказал он, а Бэн простонал букву «А», потому что спица воткнулась в имитатор дерева сквозь его любимую ладонь.

Все опять удивились, но Ромуальд не решился больше проводить время в столь торжественном зале. Сдернув струну с шеи морщившегося Бэна, он взмахнул ею, как цепом, и приложился гирькой по скуле «сонного». Тот почему-то упал под ноги к Феде. Но и Федя недолго оставался на ногах – Ромуальд всем своим сорок пятым калибром зарядил ему под живот. Сидевшего парня снова стошнило.

Потом было просто: струна вернулась в рояль, часы – на руку, кроссовки в рундук. Ромуальд разделся и лег спать. Его трясло нервной дрожью так, что он боялся привлечь внимание своих товарищей – еще чего не так подумают! Он даже почувствовал некоторое облегчение, когда часов в двенадцать ночи дверь к ним в кубрик открылась и чей-то голос произнес:

– Эй, парни, есть среди вас Карасиков? Карасиков, на выход!

Ромуальд вздохнул и сел в кровати.

– Сейчас выйду, – сказал он.

4

Дневальный, совсем незнакомый однокурсник-механик, смотрел без любопытства.

– Пошли, Карасиков, там тебя армейцы спрашивают, – сказал он.

Армейцами были те курсанты, что имели незадачу поступить в «речку» уже после армии. Их было не так уж и много, командный состав их всячески берег и оберегал от повседневных казарменных прелестей: выход в город для них был свободным, в наряды они не заступали. Короче, только учись, товарищ! А вот с этим обстояло похуже. Несмотря на свой уверенный и серьезный внешний вид, учеба давалась со скрипом. Особенно ненавистный английский язык.

Ромуальд шел за дневальным и прислушивался к своим ощущениям: наличествовало все, кроме, разве что, любви и страха. Любить пока было некого, а бояться не хотелось. Стыд почему-то мучил больше всего. Не привык он быть в центре событий, даже такого мелкого местного масштаба. Хотелось одиночества, или маминого участия.

В каптерке приглушенно звучала музыка. Ромуальд узнал модный “Savage”. «Празднуют, что ли?» – подумалось ему, и он вошел в дверь, повинуясь молчаливому жесту дневального.

Три человека за маленьким столиком действительно отмечали наступление общегосударственного праздника. Братская могила килек в томате, вываленная на тарелку, нарезанный плавленый сырок «Дружба», явно домашние маринованные грибы и хлеб – стол богат по меркам талонного обеспечения населения пищей. Алкоголя видно не было, но это не значило абсолютно ничего. Чуть подальше от стола сидели Бэн с перебинтованной рукой и «сонный» курсант с бессмысленными глазами.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Ромуальд. – Поздравляю вас с наступающим праздником.

Трое армейцев подавили улыбки, переглядываясь друг с другом.

– И вас тоже, – сказал один из них.

Бэн ничего не ответил, только глянул, как смотрят в революционных пьесах молодые большевики на царских полицейских сатрапов. «Сонный» лишь вздохнул.

– Присаживайся, парень, – указал небрежным жестом на свободную табуретку один из армейцев. Ромуальд вспомнил, что его зовут Леха, но товарищи кличут «Сидор».

– Вот стало быть, ты какой, – добавил другой и повернулся к приятелям. – Большой мальчишка.

– Как звать-то тебя воин? – это уже третий, самый важный и усатый.

– Ромуальд, – представился он и присел на предложенное место.

Бэн фыркнул и что-то сквозь зубы проговорил. Выругался, наверно. «Сонный» снова тяжело, по-коровьи, вздохнул.

– Не, это очень забубенно, – сказал усатый. – Как пацаны во дворе звали?

– Карасем, – пожал плечами Ромуальд.

Все засмеялись, даже Бэн. Только его приятель вновь никак не отреагировал. Сидел и рассматривал нормы довольствия курсантов на противоположной стене.

– Тоже не подходит, – покачал головой усатый. – Не очень почетно по-флотски. Надо что-то придумать.

– Будешь Кромом, – резко выдохнул Сидор.

Все даже вздрогнули и начали тревожно озираться.

– Переведи! – предложил второй армеец.

– Ну, Карасиков Ромуальд если сложить вместе, получится Кром.

– Как батарейка «Крона», – сказал усатый. – Согласен?

– Ладно, – кивнул Ромуальд, ничего обидного он в этом не замечал.

Откуда-то из угла вышел средней упитанности кот с ободранным в кошачьей битве ухом и, приблизившись к столику с закусью, начал принюхиваться, шевеля усатыми щеками в такт дыханию.

– Ну тебя нафик, Федя! – сказал усатый и пихнул кота ногой. – Ты же только из помойки.

Федя неохотно отошел в сторону и начал демонстративно вылизываться, задрав к потолку вытянутую заднюю ногу.

– Парни, дайте ему бутылкой по башке! – усмехнулся второй армеец.

«Значит, есть все-таки что-то у этой честной компании», – подумал Ромуальд совершенно отвлеченно.