Кайкки лоппи

– Короче, Кром, – сказал Сидор. – Чего там у вас с Бэном произошло, нас не касается. Бейтесь, режьтесь, хоть стреляйтесь – ваше дело. Просто любопытно из-за чего весь сыр-бор. Не просто так ты на старшекурсника полез, сдается мне?

Ромуальд не очень хотел вдаваться в подробности, поэтому постарался ответить осторожно:

– У него было то, что принадлежит мне – вот и все.

– Деньги? – спросил усатый.

– Не только.

– Подумаешь – деньги! – вставил второй армеец. – Это же дело наживное. Не стоит товарищей по таким пустякам казнить!

– Мне они были очень нужны, – ответил Ромуальд и сжал пальцы рук в замок.

– Не секрет, для чего?

– Для отца, – сказал Ромуальд неожиданно даже для себя. Кой черт он тут распинается перед этими незнакомыми парнями? А потом, помолчав немного, добавил. – Он у меня болен.

– Чего же ты не сказал раньше, гнида? – взвился со своего места Бэн. – Мы что – звери, что ли?

– Ты меня не спрашивал, – пожал плечами Ромуальд.

– Ладно! – оборвал все реплики, как отрезал Сидор. – Проехали. Так уж и быть, выпьем за праздник. Согласны?

Ромуальд хотел, было, сказать, что он не пьет, но оказалось, что вопрос адресовался другим армейцам. Те только махнули руками – валяй!

Как из воздуха появились пять стопок и стакан, а также бутыль водки на три четверти литра.

– Сабонис! – радостно зажмурился усатый и добавил. – Питерский!

Водка в то время, впрочем, как и другой алкоголь, были по талонам. Такими мерами мудрый правитель Горбачев толкал свою страну к нашей «великой депрессии». В Питер ездили не только колбасные поезда, но и водочные экспрессы – там можно было отовариться без бумажных квиточков, были бы деньги и здоровье биться в сутолоке винно-водочных магазинов.

Выпили все, даже Ромуальд. Отказаться как-то не получилось.

– У нас в армии тоже такой парень был, как ты, Кром, – сказал Сидор. – Правда, выглядел он настоящим евреем, но упертым был, как кремень. Это, конечно, достойно некоторого уважения, но житья не дает никому. В первую очередь, тебе самому.

– Да у нас на корабле таких было – хоть караул кричи. Два года прошло – все, кричите «караул» все мичмана и младший командный состав, прячьтесь по норам, потому что кремни идут, – добавил второй армеец.

– Нет, я имею в виду – человек поступка, – уточнил Сидор. – Вот ты, Сундук, пошел бы своему годку горло резать за то, что тот деньги твои потянул два месяца назад?

– Чего я – безбашенный что ли? – хмыкнул поименованный «сундуком».

– А этот пошел, – кивнул Сидор на Ромуальда. – И наш жиденыш тогда пошел, по другому поводу, правда, но тем не менее. Почему? Гордыня, что ли? Смертный грех, говорят. Один из самых тяжких.

– Не укради и не убий, по-моему, гораздо тяжелее, – ответил Ромуальд.

– Вот ведь козел какой! – внезапно сказал усатый. – Я ему, падле, самую жирную рыбку подсунул – не жрет. Понюхал и отвернулся – брезгуют-с!

Около поджавшего под себя лапки Феди лежала килька с торчащими наружу ребрышками. Сам он равнодушно смотрел перед собой, развернув свои полтора уха по сторонам. От этого вид кота был то ли глупый до безобразия, то ли умиротворенный до неприличия.

– Ладно, мы не такие брезгливые, – сказал усатый. – Сидор, наливай по второй, закушу с пола.

– Я больше не буду, – запротестовал Ромуальд и добавил. – Извините.

– Больше и не нальем, – отрезал усатый. – Но эту взять надо. За тех пацанов, что полегли, прикрывая наш отход. За то, что они были настоящими кремнями. Спасибо им и вечная память!

Все встали за исключением вконец осоловевшего Феди. Повисла долгая пауза, настолько торжественная, что у Ромуальда даже чуть слезы не стали наворачиваться на глаза. Он шмыгнул носом и, набравшись решительности, спросил:

– А что с тем парнем произошло?

– С каким? – ответил усатый.

– Ну, с этим, с евреем?

– А, пес его знает. Сидор, что там у тебя в Чите этой произошло?

Тот не спешил с рассказом, поудобнее устроился на жесткой табуретке и начал свою байку:

– ЗабВО – самый поганый из всех самых поганых военных округов в Советском Союзе. Солдаты становятся зверями, потому что офицеры – изверги, пытающиеся всеми правдами-неправдами выбраться в цивилизацию, буряты – садисты и маньяки, которые режут европейский молодняк, если тот попадается им в руки.

Был у нас в роте такой поджарый еврейчик то ли с Мурманска, то ли с Архангельска. Почти земляк, одного со мной призыва. Я-то парень достаточно большой, боролся как мог, но порой думал, то ли убежать, то ли самоубиться. Мучили нас по молодости – сил никаких не было. Два часа сна, один раз в сутки еда – гороховая каша с кусками жира – поди попробуй оптимистично смотреть на жизнь.

Верховодили у нас чурки. На Кавказе этих чурок – пруд пруди. А они в нашу роту затесались. Гансам – офицерам, по-нашенски, все было по барабану. Лишь бы им показатели какие-то мифические выполнялись. Комроты, капитан Чайка, никогда не брезговавший на построении самолично зарядить «в пятак» салабону, брызгал слюной: «Допускается потери от двух до трех процентов военнослужащих в мирное время. Лично пристрелю любого мерзавца, что будет мешать роте!» Черт, ведь как в воду глядел.