Кайноzой

– Восставший, – сказала Карина, девчонка рослая, крепкая и грубоватая. В участке она работала водителем, мы ехали из Крылатского, когда за мостом машину остановил отчаянно машущий шарфом старичок. Было в старичке что-то доисторическое. Вспоминался какой-то кинофильм, где пионер, размахивая красным галстуком, тормозил поезд, перед которым лопнули рельсы…

– А может, и живой, – предположил я.

Старичок мялся рядом. Поглядывал то на нас, то на реку.

Посередине реки была полынья. В полынье кто-то неуклюже и неспешно барахтался. Подымалась временами рука, цеплялась за лёд, соскальзывала…

– Следов нет, – сказала Карина. Достала пачку сигарет, нервно закурила. – Дед, ты не видел, кто это? Шёл кто по льду?

– Нет, как увидел – уже топ! – горячо воскликнул дед. – Что ж вы не спасаете-то?

– Это восставший, дед, – сказала Карина, всасывая полсигареты одной затяжкой. – Течением принесло. Ничего, притопнет, по дну дойдёт. Или к берегу вынесет.

– Вы ж должны восставших спасать! – возмутился дед.

– Лёд плохой, – сказал я. – О живых думать надо.

Дед что-то возмущённо забухтел.

Я прижал ладони ко рту и закричал:

– Эге-гей! Ты живой? Ответь, если живой!

Руки всё так же механически царапали лёд.

– Восставший, – уверенно подытожила Карина. – Спасибо, дедушка. За бдительность.

– А если живой? – неуверенно сказал дед. – Сил уже нет крикнуть, бывает такое…

Я снял мачете и протянул Карине.

– Что ты собираешься делать? – воскликнула она.

– Глупость, – сказал я. – Я большой специалист по глупостям. Не менее двух-трёх в день.

Лёд был таким грязным, что ложиться на него было противно. Я прошёл метров десять, прежде чем всё-таки лёг – под ногами стало скрипеть. Дальше я полз, временами поднимая голову и пытаясь оценить расстояние.

Лёд скрипел и шёл волнами.

Лёд был мокрым.

Лёд был грязным.

Какой же он был грязный, твою же мать, какие мы, люди, свиньи, грязные свиньи, да нет, свиньи куда чистоплотнее нас…

Там были окурки, банки, бутылки. Был использованный презерватив – нашли время и место, зимой на льду трахаться! Была лужа грязного машинного масла, это-то откуда? Была порванная книжка стихов неизвестной мне поэтессы.

Потом воды на льду стало совсем много, и я посмотрел в серое лицо подростка, барахтающегося в полынье.

Тьфу ты, пропасть… Восставший.

Я начал пятиться по льду.

Глаза подростка неотрывно смотрели на меня. Губы беззвучно шевелились.

Я остановился.

В глазах не было голода. В глазах был ужас.