Кайноzой

Этот кваzи не был бойцом и от удара не уклонился. С расколотым черепом он рухнул мне под ноги. Восстанавливаться будет несколько дней.

Что-то противно чмокнуло, и у меня вдруг резко заболела правая рука. Я едва не выронил мачете и вновь перехватил его в левую руку. Опустил глаза – рукав ветровки был порван, торчащие клочья ткани набухали кровью. Зацепили.

В меня палили обе оставшиеся секретарши, остановившись за пределами досягаемости Бедренца, – и одна из них ухитрилась-таки попасть. Но, видимо, пистолеты не были слишком уж привычным им оружием, они безбожно мазали.

– Настя! – крикнул я.

Не знаю, чего я от неё сейчас хотел. Чтобы она накостыляла девицам? Она вообще-то может. Она хорошо умеет и драться, и стрелять. У неё же должен быть пистолет, наверное.

Но Настя просто повернулась к девушкам – и те прекратили стрелять. Стояли, застыв, целясь в меня, но не нажимая спусковые крючки.

Я отвлёкся от них и встретил второго кваzи. Этот был боец получше: уклонился от первого удара, скользящим ударом задел мне раненое плечо, – я взвыл от боли не хуже восставшего и взмахом мачете распорол кваzи живот. Тот остановился, посмотрел на окровавленное пузо – и неожиданно рухнул. В обморок, что ли, упал? А они это умеют?

Но и парнишка-художник, бежавший ко мне, зашатался и осел на землю.

Я обернулся. Девушки-секретарши тоже рухнули. Настя медленно развернулась, слабо улыбнулась. Она их вырубила. Усыпила.

– Спартак чемпион! – злобно выкрикнул я, кидаясь на помощь Бедренцу. Тот продолжал «бодаться» с Представителем – они вроде как держали друг друга за плечи, временами слегка толкаясь и неотрывно глядя друг на друга, но настоящая их борьба происходила где-то в ином месте, невидимая глазу, но от этого не менее яростная.

– Папа!

Я обернулся – от Невы бежал к нам Найд. Вот чертёнок, час ведь ещё не прошёл…

И тут я увидел то, от чего у меня всё застыло внутри.

Отовсюду к нам шли кваzи.

На ходу некоторые подбирали палки и булыжники. У других в руках были арматурины и ножи.

В пределах видимости их были даже не десятки, а пара сотен. Питер – столица мёртвых.

Представитель захохотал, не отрывая взгляда от Бедренца. Я увидел, что голова Михаила медленно клонится, он клюёт носом, словно вот-вот уснёт. А Настя уже сидела на земле, даже не делая попыток встать.

Я побежал к Представителю, сжимая мачете для последнего удара.

В этот раз я расслышал выстрел. И почувствовал куда лучше. Пуля ударила меня в правое бедро, я крутанулся на левой ноге и рухнул. Мачете отлетело куда-то в сторону, противно звякнув на камнях.

– Пап! – Найд упал на колени рядом, попытался меня поднять. Его рюкзачок тяжело стукнул о камни.

– Всё норм, – пробормотал я. – Сейчас папа встанет… А ты беги. Беги быстро!

Найд смотрел куда-то мимо меня. Потом протянул руку, что-то нащупал и встал. В руке у него было моё мачете.

Я повернул голову. Интересно же, на что он там смотрит.

Сбитая броском урны секретарша шла к нам, сжимая в руке пистолет. Лицо её было спокойно-равнодушным, как положено всем приличным кваzи, и ангельски красивым. Только свороченная набок челюсть немного её портила.

– Не подходи, – сказал Найд.

Представитель снова рассмеялся. И сказал:

– Убей мальчишку у него на глазах. Потом женщину и старика. Потом его.

– Не подходи, – повторил Найд. Выкрикнул: – Не подходи!

Секретарша ускорила шаги. Ну что за сволочь, почему он зомбирует исключительно таких красивых девиц?

Представитель снова рассмеялся. Я вдруг понял, что мир уже давно плывёт и двоится. Это что же такое получается, я помру от потери крови, меня даже убить не успеют? Вот вся эта спешащая, деловитая толпа подчинённых воле Представителя кваzи даже не успеет меня растоптать живым?

А потом, одновременно, случились сразу две вещи.

Бедренец медленно, с усилием поднял руки, сдавил с боков голову Представителя. Представитель закричал, из глаз его хлынула густая кровь.

Найд бросил мачете. Запустил ладонь в рюкзачок и вытащил оттуда пистолет Бедренца. Навёл на секретаршу, держа двумя руками. И дважды, словно бы даже не целясь, выстрелил.

«Вечно пропускаю всё веселье», – успел я подумать, падая в темноту.

Вначале было слово.

Только потом был свет.

Слово было короткое, бранное, грубое, которое при детях не произносят и в книжках не печатают. Свет был ярким, режущим.

Слово сказал я, а свет был сам по себе.

Я открыл глаза.

Потолок. Белый. И лицо надо мной. Увы, не ангел, совсем не ангел.

Владислав Маркин.

Я ничего не чувствовал.

У меня ничего не болело.

И эмоций никаких не было совершенно.

У живых людей такого не бывает.

– Слава, ты козёл, – сказал я. – У меня в завещании указана кремация. Я не хотел восставать. И возвышаться ускоренно – тоже!

Маркин кивнул:

– Узнаю балбеса. Симонов, с чего ты взял, что умер?

– Не чувствую ничего.

– В тебя вкатили столько обезболивающего, что твою мочу можно наркоманам продавать. Живой ты, дурак.

– А… – сказал я. – Чёрт. Неудобно получилось.

– Ты почему не сообщил, кого подозреваешь и что собираешься делать? Ты, псих чёртов, ты напал на Представителя кваzи!

– Я напал на того, кто виновен в смерти миллиардов людей.