Каир: история города

Как ни удивительно, языком общения (или лингва франка, если угодно) делового сообщества Каира стал не английский, а французский язык. Во многом это объяснялось той значительной ролью, которую французы сыграли в прокладке Суэцкого канала и перестройке города в XIX столетии. Французский был языком прессы, на нем говорили члены правительства, на нем общались посетители кофеен и чайных. В каирской опере регулярно выступали знаменитости из «Комеди Франсез», французскому стилю отдавали предпочтение перед английским в убранстве интерьера (однако не в одежде). Чем крепче становилась британская «хватка», тем все больше египтян среднего класса говорили по-французски, выезжали на лето в Париж и нанимали французских нянь и гувернанток для присмотра за детьми.

При этом в Каире возникло и неуклонно расширялось сообщество англоговорящих — прежде всего колониальных чиновников и их жен. Постепенно тот район, в котором они жили, превратился в своего рода «маленькую Европу», где обувь продавалась в универмаге Роберта Хьюза, а мармелад и прочие сладости — в магазине Дэвида Брайана. Живописные картины тех времен мы находим в воспоминаниях Мэйбл Кайар, дочери главного почтмейстера Египта. Она прожила в Египте много лет и в 1935 году опубликовала автобиографию под названием «Вся жизнь в Египте».

Как человек, который жил в этой стране с детства, и как жена видного британского чиновника, Мэйбл Кайар имела возможность воочию наблюдать поразительные подробности жизни каирского «колониального общества» на рубеже столетий. Главным событием считался зимний бал во дворце хедива. Все «сливки» каирского света — и европейцы, и состоятельные египтяне, ощутившие вкус иноземных удовольствий, — считали для себя обязательным присутствовать на этом балу. Можно даже сказать, что бал хедива являлся для каирского высшего общества событием не менее значимым, нежели скачки в Аскоте — для общества английского.

На площади Оперы гостей ожидали экипажи, доставлявшие их во дворец Абдин. По роскошной парадной лестнице гости поднимались наверх, и церемониймейстер торжественно объявлял имена вновь прибывших. Сам бал, по словам Кайар, представлял собой «изумительное зрелище — восточная роскошь в сочетании с космополитической модой. Его высочество принимал гостей… в первой из длинной анфилады комнат, залитой ослепительным светом, который отражался в бесчисленных зеркалах». Представившись хедиву, гости переходили в просторный танцевальный зал, где «было чрезвычайно тесно, так что танцы в те времена оборок и жабо являлись скорее испытанием, чем удовольствием». За танцами следовал ужин — в огромном помещении, вмещавшем 700 человек; эта «людская масса» толпилась у столов с различными яствами, причем «лишь тем, кто стоял ближе всего к столам, удавалось добыть съестное. Элегантные европейские дамы аккуратно цепляли вилочками угощения с тех же блюд, с которых менее утонченные гости хедива брали еду пальцами; египтяне отворачивались, стоило им узреть очередное вызывающе бесстыдное декольте, — и звучно рыгали, проглотив особенно лакомый кусочек».

В отличие от здания оперы, ко дворцу Абдин судьба оказалась милосердной. Расположенный в полумиле к югу от площади Оперы, возведенный в те же 1860-е годы хедивом Исмаилом, этот европейского вида двухэтажный дворец является сегодня официальной резиденцией президента Египта. Но дни, когда в нем устраивались балы для колониальной элиты, давно миновали. Теперь во дворец попасть практически невозможно, хотя вокруг него и нет изгородей из колючей проволоки — характерной приметы других египетских правительственных зданий. Он словно притаился в глубине небольшого парка с аккуратно подстриженными лужайками, на которые смотрят сквозь ставни его окна. Площадь Абдин перед дворцом — тихое местечко, с клумбами, скамейками и припаркованными по всем правилам автомобилями; сюда не заезжают туристические автобусы, да и суматошный поток уличного движения течет по другим «руслам».

Протекторат и Первая мировая война

Не задумываясь над тем, во что выльется «колониальная мечта» в ближайшие десятилетия, состоятельные египтяне и их европейские «господа» продолжали вести светскую жизнь вплоть до Первой мировой войны. Во многих отношениях это был «золотой век» колониализма, хотя далеко не все, кто приезжал в те годы в Египет, были в восторге от происходящего.

Один из осуждающих голосов принадлежал мелкому чиновнику Рональду Сторрзу, чьи сетования по поводу массового туризма мы уже цитировали.

Количество британских официальных лиц неуклонно возрастает, клубы и спортивные площадки множатся на глазах… между египтянами и иностранцами наблюдается все меньше взаимопонимания… иначе говоря, налицо классическая схема колонизации, — размышлял Сторрз в своих записках «Впечатления». — Все становится чище, богаче, лучше, делается более подобающим… но былой радости не осталось. Снова, в который раз, мы пожинаем то, что посеяли.