Каюсь. Том Второй

-И што дальше? - прошепелявил он, сплевывая парочку зубок. - Сам возьмешься за дело? -Нет, дорогуша, мама, к счастью, еще в детстве научила меня не пачкаться. А вот твоя филонила походу, даром, что училка. -Не трогай мою мать! - процедил он, побледнев. -О, как мы заговорили, - протянул я, холодно улыбнувшись, наблюдая, как он дергается, изображая из себя крутого мужика. - Да не быкуй ты, кретин! Мать твою трогать никто не будет, хотя сомневаюсь, что такому уроду есть до нее дело. -Думаешь, я боюсь? - пыжился он, веселя меня. - Што ты можешь сделать? Убить? Ну, давай, валяй! -А ты вижу, смелый, - хмыкнул я. - Только вот методы заработка у тебя какие-то бабские. -Почему 6ы и не заработать на дураках? -Верно, на дураках все зарабатывают, - кивнул я, начиная даже получать от всего этого извращенное удовольствие. - Но проблема в том, что ты нарвался не на того дурака. -Неужели? - сьязвил он. - Знаешь, скольких ревнивых муженьков я уже повидал? -Ну, судя по тому, что ты все еще жив, не слишком много и не слишком ревнивых. -А ты, знащит, слишком ревнивый, - хохотнув, резюмировал он. - Собрался убить меня? -Если 6ы я хотел убить тебя, ты 6ы уже валялся в какой-нибудь канаве, - презрительно бросил я. - К сожалению, мальчик, смерть не самое худшее, что может случится с человеком. И ты в этом очень скоро убедишься, но не потому, что я слишком ревнивый, а потому, что не переношу зарвавшихся, хитровы*баных ухарей. -И што ты сделаешь? - тяжело сглотнув, но все еще продолжая держаться, уточнил он. -Ну, пид*рские методы требуют пид*рских мер, так что не обессудь, - елейно сообщил я и хлопнул в ладоши. В подвал спустились четыре крепких мужика и замерли в ожидании команды «фасе. -Ш-што это знащит? - запаниковал этот Макс, видимо, начиная, соображать, что к чему. -Это значит, что пора отработать мои тридцать тысяч, - издевательски пояснил я, подходя ближе. - Ты очень вовремя подвернулся, эти ребята совсем недавно откинулись. И пока еще не могут забыть старые привычки. Думаю, твой нетронутый зад им придется ой, как по вкусу. На мгновение повисла тишина. Придурок уставился на меня, как на новое пришествие Христа: огромными, испуганными глазищами, все еще не веря, что я не шучу. -Нет, - замотал он лихорадочно головой, бегая затравленным взглядом от меня к парням. Я вновь кивнул, и они подошли к нему вплотную, занявшись делом: один развязал веревки, другой - стал удерживать, а третий - раздевать. Ублюдок начал брыкаться изо всех сил, кричать, срывая голос, он молил о чем-то, но поняв всю бесполезность сопротивления, заревел с таким отчаяньем и душераздирающим воплем, что мне стало его почти жаль. Звук расстегиваемых молний и ремней, окончательно сломал его, маска самоуверенного негодяя слезла, словно обожженная кислотой кожа, открывая лицо перепуганного насмерть мальчишки, слишком заигравшегося в хозяина жизни. - Не надо. Не надо, пожалуйста, - проскулил он, захлебываясь слезами, неудержимым потоком текущими по его разбитому лицу. - Я… я верну деньги, верну! Только прошу вас! Пожалуйста, не надо! -Вернешь деньги, - с горькой усмешкой, задумчиво повторил я, отводя взгляд, когда его поставили на четвереньки. - Ты у меня забрал гораздо больше, чем деньги, змееныш. И вернуть уже не получится, так что терпи. Не говоря больше ни слова, я развернулся и пошел на выход. Парни знали, что делать дальше, а наблюдать за тем, как будут насиловать мужика… Нет, я не настолько псих. Меня от одних воплей наизнанку выворачивало, не говоря уже о том, чтобы лицезреть происходящее. Поднявшись наверх, я вернулся в гостиную и обессиленно упал на диван, меня всего трясло. Во рту стояла горечь, а в ушах по-прежнему всхлипы и крики о помощи. Нет, мне не было жаль этого г*ндона. Я всегда был злопамятным и мстительным. Вот только от этой мести легче не становится. Впрочем, я и не надеялся. Знал, что будет так плохо, что останется только лакать в одиночку ром и охреневать. Это надо же, одной своей пьяной выходкой испоганить жизнь, как минимум, десяти человек: свою, мою, этого мальчишки, его родителей, моей дочери, своей матери. Не баба, а оружие массового поражения! Эта мысль веселит, как и то, что к ночи я прикончил две бутылки рома, вместо главных виновников торжества. Да, все живы, даже наша тридцатитысячная шлюха. Отключилась, правда, да недельку ходить не сможет, но что поделаешь? У каждой профессии свои издержки, а уж за тридцать тысяч долларов можно и потерпеть. Зато теперь знает, как они на самом деле достаются, а то научились, твари, хотеть всего и сразу. И летают где-то в нереальности, творя всякую херню. А за херню, порой, так можно огрести, что свет будет не мил. Вон этот… за полчаса из самодовольного, крутого фрайера превратился в скулящий овощ, мечтающий вздернуться, как можно скорее. Я 6ы снял для Чайки такую стремительную метаморфозу в качестве наглядного пособия, но думаю, она ее на личном опыте увидит. Хотя, хрен его знает. Сейчас во мне бушевала злость, но даже будучи в гневе я не знал, чего конкретно хочу. С одной стороны, посмотреть 6ы этой суке в глаза, спросить о главном, а потом пристрелить к чертям, а с другой - никогда больше не видеть, не слышать, не вспоминать. И вот как быть? Эта дилемма терзала мой пьяный мозг весь путь до Жуковки, но по приезду, я так ничего и не решил, пока не вошел в дом и не увидел эти проклятые коробки с цветами. Они, как главные свидетели моего позора и унижения стояли и насмехались надо мной, придурком, нашептывая: «Эй,идиот,поздравляем, ты побил все рекорды кретинизма! Браво! Таких лохов мы еще не видели.я И это окончательно срывает мне краны: бешенство, словно цунами, сметает все на своем пути. С животным рыком распинываю собственные чувства в лице этих прекрасных насмешниц, топчу, раздавливаю, швыряю и понимаю, что этот невинный белый цвет совершенно не уместен, нужен темно-бордовый. Чайка великолепно 6ы смотрелась погребенная под окрашенными собственной кровью розами. Столь дикая идея вдохновляет моих внутренних демонов, и я, гонимый каким-то безумием, вихрем взлетел в свой кабинет, достал из сейфа пистолет и замер, наткнувшись взглядом на фото, где мы с ней такие счастливые на фоне фонтана Треви. Несколько секунд я даже не мигал, перед мысленным взором проносились такие обыденные мгновения, которые вроде и не значат ничего, а по итогу память почему-то подсовывает именно их, а не что-то такое красивое, романтическое, как с рекламы счастливой семьи. Конечно, я помню все наши лучшие моменты: нашу встречу, наше первое свидание, нашу первую ночь, нашу поездку на Мальдивы-все это я помню, но жизнь - это не рекламный ролик идеалистических картинок. Жизнь - это, когда твоя женщина ночью складывает на тебя руки и ноги, словно ты плюшевый мишка; когда утром она слегка опекшая, ненакрашенная и недовольная, разговаривает сквозь зубы; когда после чашки кофе просыпается, с наслаждением потягивается и целует тебя взасос, извиняясь за вредность; когда она как угорелая носится в поисках ключей, которые, как всегда не помнит, куда бросила накануне; когда курит втихаря,думая,что пачка орбита способна замести следы или дрыгается перед зеркалом под какую-то идиотскую музыку; когда ее волосы находишь везде и всюду, особенно на своих пиджаках и пальто; когда ее духами пропахло все вокруг и твой Клайв Кристиан(4) не способен с этим ничего сделать. Да и куда ему? Когда сама жизнь пахнет ей, когда она и есть жизнь. И я понимаю, что тоже ничего не могу с этим сделать, потому что хоть меня и разъедает гнев и ненависть, любовь все же сильнее. Поэтому опустошенный иду в спальню, сажусь в кресло и смотрю на нее спящую. Что же ты наделала, глупая? Что ты наделала… Все остальное было, как в каком-то тумане, мареве боли и безнадежности. Она что -то говорила, оправдывалась, просила прощение, а я просто хотел тишины и покоя, ибо слишком тяжело понимать: то, что я принял за счастье в очередной раз оказалось уроком. Мне снова попалась не женщина, а система пищеварения: сначала поглотила, разорвав на части, переварила в кислоте, превратив в однородную массу, затем высосала из этой массы всё самое ценное, а после отпустила через задний проход, оставляя лишь непригодное. И вот кучка дерьма, оставшаяся от меня, уже который день, закрывшись от всего мира, хлещет партию Шато лафит тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, купленную на аукционе за двадцать с лишним тысяч долларов каждая бутылка. Коллекционеры и ценители распяли 6ы меня за такое вопиющее сибаритство. Но мне абсолютно, совершенно пох*й! Причем, на всё и на всех! Я отключил телефоны, разогнал прислугу и ушел в отрыв от этого поганого мира с его ублюдочными обитателями: пил, пил, пил, блевал, снова пил, что-то крушил, кого-то, кажется, избил из охраны, поджег Чайкину гардеробную и кажется, чуть не спалил весь дом, потом снова пил до отключки. Не знаю, сколько это продолжалось, но очнулся я в один из вечеров от того, что меня купали в ледяной воде и хлестали по щекам. Ощущение, скажу я вам, одно из самых запоминающихся в жизни, но в чувство приводило на ура. Разум прояснился, и я увидел Шуваловых. Мокрые, бледные, трясущиеся они стояли со мной под холодным душем, пытаясь отрезвить. -С-сколько па-па-пальцев видишь, - простучав зубами, спросила Аленка, маяча рукой перед моим расфокусированным взглядом. -Т-т-три, - дрожа, ответил я спустя пару секунд, и услышал облегченный выдох держащего меня Борьки. -Отлично, - улыбнулась Аленка и выключила воду. У меня зуб на зуб не попадал, а голова казалась такой тяжелой, что я едва не терял сознание от боли. Борька осторожно вывел меня из душа, и усадив куда-то, стал растирать, а Аленка, как маленькому приговаривала.- Потерпи, родной, потерпи. Скоро все закончится. Следующее, что я помню, так это, как меня напичкали таблетками, а после уложили в кровать. Когда стало тепло, и я отогрелся, снова отключился. В следующий раз я очнулся спустя двое суток. Голова по-прежнему нестерпимо болела, на глаза давило, тошнота стояла в горле, но я был вменяем. -Какое сегодня число? - прохрипел, открывая глаза и тут же зажмурился, поморщившись. Из окон лился солнечный свет, раздражая воспаленную сетчатку. -Мм…Твою мать! -Двадцать шестое, Гладышев, - со значением произнесла Аленка, подавая мне таблетки и стакан воды. -Ты девять дней не просыхал! -Восполняю пробелы за все годы, - сыронизировал я, и запив барбитуру, откинулся на подушки в ожидании, когда полегчает. -Ах, вот оно что, - съязвила Алёнка. -Не тарахти, башка трещит. -Давай, Борю позову, пусть он тебе ее оторвет на хрен, все равно толку от нее никакого. -Зови, Борю я как-нибудь переживу. -Если будешь так бухать, то ты уже никого не переживешь, - отрезала Аленка, и открыв окно, закурила, повергая меня в шок. -Ты же бросила,- изумленно произнес я. -С вами бросишь, идиотами, - со злостью парировала Шувалова, нервно куря. - Ты вообще понимаешь, какой кипишь поднялся? Никто дозвонится тебе не может, все простаивает, люди паникуют, Гордеев рвет и мечет, тетя Вера со Светка с ума сходят. Спасибо Анне Петровне, позвонила нам, когда ты уже вообще в разнос пошел. Мы бросили Даришку в Кап Джалуке и бегом к тебе. А тут…тут такой беспредел, что у меня слов нет! Ты вообще хоть что-нибудь помнишь? -Ну, что-то помню, вроде, - отвел я взгляд. Перед Аленкой с Борькой было неудобно, да и вообще стыдно. Расклеился, как мальчишка. -Да? - ехидно уточнила она. - Помнишь, как ты пьянющий решил покататься и избил водителя, который не дал ключи? Он сейчас в челюстно-лицевой лежит, если тебе интересно. А еще ты за шкирку спустил с лестницы какую-то горничную, поскольку она видите ли посмела появиться пред твоим царским взором. Но это не самое веселое. Апофеозом твоей пьянки стал поджег гардеробной! Не помнишь, как залил ее коллекционным бренди, поджег и улегся, спать там же? Спасибо охране, потушила все и тебе, придурку, не дала сдохнуть, - яростно сверкая глазами, бушевала она, совершенно не жалея меня. -Ну все, понятно! Мне стыдно, правда. Компенсирую им всем позже, - поморщился я, не зная, что еще сказать. -Да при чем тут это?! Как будто мне есть дело до кого-то, кроме тебя, - отмахнулась Аленка, обессиленно упав в кресло. Несколько минут, она молчала, словно выдохнулась, а потом со слезами на глазах, взяла меня за руку и сказала. - Прости! Я просто очень переживаю за тебя. Я хмыкнул и поцеловал ее руку. -Не о чем переживать, у меня же не рак, в конце концов,- попытался я разрядить обстановку. -Совсем чокнулся?! - возмутилась Аленка. - Иди, приведи себя в порядок, весь оброс, похож на бомжа. Я не стал спорить и послушно пошел в ванную. Какая разница, что делать? Главное -занять себя чем-то, чтобы не думать и не чувствовать. У зеркала, конечно, охренел. На меня смотрел какой-то бородатый дядька далеко за сорок с глубокими морщинами, серым лицом и огромнейшими синяками под глазами. Не то, чтобы мне сейчас было дело до внешнего вида, но положение все же обязывало быть всегда в форме, поэтому пришлось потратить очень много времени, чтобы хоть немного напоминать мужчину девятидневной давности. Чуда, увы, не случилось, я всего лишь слегка посвежел, но хотя 6ы почувствовал себя человеком, а не пульсирующим от боли нервом. Заковав себя в броню от Генри Пула(б), спустился в столовую, где меня ждали Шуваловы. Аленка, постукивая ноготками по столу, пила кофе, Борька жевал классический Рибай и смотрел телевизор. -О, привет, дружище! -сразу же заметил меня друг и поднялся из-за стола. - Ну, как ты? - обеспокоенно спросил он, хлопнув своей лапищей по спине. -Да вроде жить буду, - улыбнулся я краешком губ. -Садись давай, сейчас бульон принесу, а то исхудал - кошмар, - распорядилась Алёнка и направилась на кухню. -А где Анна Петровна? - поинтересовался я, когда она вернулась с тарелкой куриного бульона для меня. -А я тебе не сказала разве?!- воскликнула Шувалова преувеличенно бодро, а потом шарахнула, как ни в чем не бывало. -Ты же ее уволил.