Каюсь. Том Второй

«Знаешь, что я сделал с твоим любовничком? - отчетливо прозвучало в голове, вызывая дрожь ужаса, комната, словно сузилась и воздуха стало совсем мало. -Янка, тебе плохо? - вскричала тетя Катя. -Я пойду, - выдохнула я, поморщившись от боли в груди. Казалось, с каждой секундой мне все хуже и хуже. -Господи, - покачала мама головой, прикусив задрожавшую губу. - Держись, девочка! Что - нибудь придумаем, - пообещала крестная. Я кивнула и послав им слабую улыбку, постучала по двери. Конвой помог мне выйти в коридор, где надели наручники и повели на допрос. Поскольку я была уже в предобморочном состоянии, прошел он абсолютно непродуктивно, что дико взбесило следователя, но мне было уже не до того. Кое-как добравшись до медчасти,я рухнула на кровать и провалилась в беспамятство на несколько дней. Ощущение было, будто я умираю: кашель просто разрывал легкие, меня тошнило, каждый вдох и выдох сопровождался дикой болью, а температура и не думала спадать, отчего я бредила и не понимала, где заканчивается реальность, а где начинаются галлюцинации. При этом меня таскали на допросы и свидания. Самым частым гостем был выделенный государством защитник, главной целью которого было, похоже, добить меня окончательно своими бестолковыми визитами, на которых он только цокал и заполнял бумажки. Также приезжала Кристина, обещая помочь и хоть как-то облегчить мое положение, но я уже на это не надеялась. Гельмс, слава Богу, пришла в себя, и хотя пока она была не в состоянии говорить, в том, что винить будет меня, я даже не сомневалась. А там оставалось только найти исполнителя, что в конечном счете должно произойти, так как не такой уж он и профи. К тому же объявился Пластинин. Как не странно, обвинений он не выдвигал, но явно был не в себе, что тоже приобщили к делу. Теперь меня обвиняли в том, что из одного человека я сделала инвалида, а из другого - идиота. Впрочем, так оно и есть, вот только Гельмс мне действительно жаль, не заслужила она такого, а насчет Пластинина - и поделом. Более того, я 6ы хотела, чтобы ему досталось побольше. Единственное, о чем жалею, так это о том, что испачкать о6 него руки пришлось Гладышеву. Гладышев… От одной фамилии у меня внутри горело диким огнем боли, поэтому я не позволяла себе ни единой мысли о нем, дабы не сойти с ума и не вздернуться в провонявшем хлоркой и мочой туалете. А к этому все очень даже располагало: я была давно за гранью и не понимала, чего ради проживаю весь этот кошмар. Но точно знала, если дам себе волю и задумаюсь хотя 6ы над одним из миллиона вопросов, рвущих душу в клочья: как он, что с ним, где он, что чувствует, о чем думает, что делает, то пойду по самому легкому пути. Поэтому загоняя в самую глубь невыносимую боль, надеялась, что Олег переживет все это, не замкнувшись окончательно, и что однажды он позволит себе стать счастливым, не упустив из-за меня ту самую, которой будет под силу излечить его душу, успокоить и подарить любовь, ничем не изуродованную и не извращенную. В конце концов, не может же так фатально не везти?!