Как бездомная собака

Точно ледяным душем обдало Сесиль и Розу, которые смотрели на девочку, онемев от негодования.

Сесиль, в которой начала клокотать ярость, дала бы ей пощечину, если бы не тетя Роза, которая, взяв за руку Эли, увела ее.

- Идем со мной, Козетта, - сказала она.

Девочка, оробев, последовала за ней. Роза повела ее в кухню.

- Ну-ка, Козетта, приподними эту крышку и скажи, что такое в кастрюле?

Розе пришлось несколько раз повторить свой вопрос, прежде чем девочка сняла крышку.

- Это крем.

- Для кого?

- Для меня.

- Идем, идем, Козетта. - Роза повела Эли в детскую, с обитой розовым кретоном мебелью.

- Чей это диванчик?

- Мой.

- А эти игрушки: кукла, автомобиль, столовый сервиз? А кожаный портфель, чудесные книги? Это кресло?

- Мои.

- Красивые платья в гардеробе?

Девочка смутилась и заплакала.

- Нечего плакать, моя милая, - покачала головой Роза. - Почему ты сказала «Козетта»? Ты знаешь, что значит это слово? Что ты несчастна, что тебя обижают. Разве потому, что твоя мама или я обращаемся к тебе за мелкими услугами, тебе может прийти в голову, что ты «Козетта»! Все дети помогают своим матерям, это вполне естественно. В конце концов я буду думать, что ты не любишь свою маму. Нужно понимать значение слов. Твоя мама обиделась, да иначе и быть не могло,- ты ее сильно задела.

Завтрак прошел в молчании. Сесиль и Роза холодно встречали попытки девочки задобрить их и с облегчением вздохнули, когда отправили ее в школу. И та, и другая чувствовали, что не смогли бы дольше выносить ее присутствия.

- Не скрою, что ее выходка меня покоробила, - призналась Роза, - даже очень покоробила, но мы придаем этому слову большее значение, чем ребенок. Кухонный табурет довольно тяжел и напомнил этим Эли ведра, под тяжестью которых чуть ли не падает Козетта. Ничего не поделаешь; Эли всегда кажется, что ее стараются использовать, наверно это потому, что она росла без отца и матери.

- Вот, вот, и на этот раз защищай ее!

- Я ее не защищаю, но стараюсь понять. Думаю, что нет девочки, которая в те дни, когда ей досталось от матери и она почувствовала себя несчастной, не уподобила бы себя Козетте. Не стоит принимать это трагически, Сесиль. Сегодня вечером она позабудет о своей злой выходке, и ты тоже.

- Пусть она отправляется играть с Тоньо. Я не хочу, чтобы она оставалась дома сегодня вечером.

- Как хорошо, что с ней дружит славный мальчик!

- Тоньо? Я уверена, что Тоньо ее не любит. Он ее терпит, потому что она моя дочь. Попроси Эли рассказать тебе случай с шоколадными конфетами, которые принес ей Тоньо в день ее рождения. Нет у нее друзей и среди школьников. Помнишь, как они смотрели на нее, когда мы за ней заехали? Ты иногда говоришь мне, что у нее любящее сердце… Разве она когда-нибудь вспоминает тепло свою кормилицу, у которой она пробыла до семи лет? Никогда или почти никогда. Она ее совершенно забыла.

- Ты не совсем права. Вчера, когда она ела вареные каштаны, она залила их молоком, как у «мамки в Жорнаке». А все ее привычки - есть, умываться или скорее не умываться, которые нам стоило такого труда искоренить, - разве они не свидетельствуют об ее привязанности к тому, что ей внушали в младенческие годы?

- Но что тут общего с чувством?

- Ты говоришь о том, что случилось давно, стараешься вспомнить все, что можно вменить ей в вину. Лучше бы тебе продумать вопрос, который действительно стоит перед тобой с тех пор, как ты узнала об ее происхождении, - можешь ли ты оставить ее у себя, или нет.

- Я не в состоянии больше ее видеть, - призналась Сесиль. - Ее лицо, глаза, ее манера есть, смеяться - все меня озлобляет донельзя. Нет, не могу больше. Она должна стать покорной, усердно заниматься в школе, перестать дерзить, слушаться… или пусть убирается. У меня, право, слишком веские причины, чтобы не выносить ее.

* * *

Роза, занятая приготовлениями к отъезду, не имела времени помогать Эли готовить уроки. Сесиль же, и без того раздраженная, считала излишним оказывать помощь девочке и ставила в пример себя: она всегда училась самостоятельно.

- Ты была совершенно другим ребенком, ты отказывалась от помощи. Все это прекрасно, но нельзя же требовать, чтобы все дети имели твое самолюбие и силу воли.

Эли плакала, Сесиль сердилась. Возмущение Сесили все росло, и Роза, свидетельница этих ссор, не решалась больше вмешиваться.

Когда веселый мотив раздавался по радио и у Эли являлось желание потанцевать, она пыталась увлечь за собой мать, но та освобождалась от обнимавших ее ручек.

- Я тебя не узнаю, - говорила ей Роза. - Ты, обычно такая сердечная, стала просто злюкой… Ласковое слово сделало бы больше, чем все твои выговоры.

Накануне отъезда Роза, сидя на диване в комнате Эли, которая долго не засыпала, спросила ее:

- Почему ты, милая моя деточка, так вызывающе себя держишь с твоей мамой? Ты ей дерзишь, не считаешься с ней, заставляешь по нескольку раз повторять одно и то же, когда она тебя просит о малейшей услуге. А подумала ли ты, что о тебе скажет Франсис?