Как Бог съел что-то не то

– Сейчас главное, девочка, – не потерять голову, – произнес преподаватель. – У тебя есть все, чтобы получить желаемое. И ты об этом знаешь, – и он медленно отошел.

Котмор улыбнулся Анне:

– Ну, теперь перед тобой открыты все пути.

Анна сдержанно улыбнулась в ответ.

– У тебя будет стипендия, – продолжил Котмор. – И еще… наступит мир. И домой вернутся молодые люди. Много молодых людей.

Анна передернула плечами:

– О!.. Молодые люди…

– Они подойдут тебе намного больше, чем я. Во всем, кроме разве что обучения рисованию.

Анна стала складывать рисунки обратно в папку. На одном из них глаз задержался: а ведь действительно хорошо!

И тут, движимая каким-то внутренним импульсом, Анна произнесла:

– Это ты научил меня рисовать. Спасибо!

Котмор, поняла Анна, обрадовался ее словам. Казалось, весь воздух вокруг них пропитан радостью.

– Ты всегда была моей любимой студенткой, – сказал Джон и почти рефлекторно обнял Анну за плечи.

Анна ощутила внезапный прилив тепла и что-то вроде любопытства, льстившего ее самолюбию. («Это выходит за рамки обычного!» – сказал человечек, сидевший в ее голове.) А потом появилась Барбара: подвижные губы вытянуты в строгую линию, в руках – кожаный чемоданчик Котмора и его поношенная куртка.

– Джон, надо идти. Нас ждет кролик.

Котмор быстро убрал руку.

– Он тушился несколько часов. А потом тебе надо заняться отбором работ для выставки.

Джон вздохнул и поднялся:

– Ну вот, Анна, видишь: перед тобой открыт весь мир. А люди среднего возраста, такие как мы, должны идти домой и есть кролика.

– Говори за себя, – отрезала Барбара и взглянула на рисунки, которые Анна убирала в папку. – Ты собираешься подавать на стипендию?

Анна кивнула.

– Я тоже подумываю об этом, – сказала Барбара.

* * *

В апреле британские и американские войска освободили первый концлагерь. И в прессе и на радио появились первые ужасающие описания. Анна не понимала реакции окружающих: чему тут удивляться? Она знала о концлагерях с девятилетнего возраста. Теперь англичане поймут наконец, каково это, думала Анна.

Она смотрела кинохронику – ужасаясь, но не удивляясь. Газовые камеры, горы трупов, живые заключенные, похожие на скелеты, – все это страшно, думала Анна. Но не более страшно, чем те видения, которые много лет жили в ее воображении и которые она всеми силами пыталась вытеснить. Вокруг рассказывали чудовищные истории, люди негодовали. А в голове Анны вертелась единственная мысль: наконец-то это закончилось. Длилось, длилось – и вот: закончилось!

Берлин пал в начале мая. Наверное, сражения шли и вокруг их бывшего дома и сада? Анна гнала эти мысли прочь: неважно, все закончилось, мне больше не нужно об этом думать.

Несколько дней подряд муссировались слухи и неподтвержденные сообщения о Гитлере: он умер, захвачен в плен, не сдался, окружен… Наконец последовало официальное заявление. Война в Европе закончилась.

В один из дней, отведенных для официального празднования победы, Анна, мама и папа обедали у Розенбергов. Квартира на Харли-стрит снова использовалась по назначению, и тетя Луиза прилагала все силы, чтобы сохранить в доме мирную обстановку.

– Что бы ни случилось, – предупреждала она маму, – не говори фройляйн Пимке, что война закончилась.

– Почему? – удивилась мама.

– Потому что она тут же перестанет экономить, и нам скоро нечего будет есть. Фройляйн Пимке считает, что еда появится автоматически – прямо в момент завершения военных действий.

– Но… – попыталась возразить мама.

Тетя Луиза замахала руками:

– В конце концов, для нее это не имеет никакого значения. Фройляйн стара, почти глуха и ни слова не понимает по-английски. Поэтому ни от кого другого она об этом не узнает. И если мы будем достаточно осмотрительны, – тетя Луиза неожиданно развеселилась, – то нам вообще не придется сообщать ей о наступившем мире.

К обеду пришел Макс, и профессор произнес тост:

– За нас! Кто бы мог подумать пять лет назад, что мы переживем Адольфа Гитлера?

– И за англичан, – добавил папа. – Они выиграли войну.

Тетя Луиза призвала всех выпить за англичан стоя и расстраивалась, что не может себе позволить разбить бокал об пол («У нас осталось не так много бокалов!» – пожаловалась она). Макс разуверил ее в необходимости таких действий.

– Замечательное вино, – заметил папа.

Профессор показал ему бутылку:

– Рейнский «Шлосс Йоханнисберг». Я хранил ее специально для такого случая.

Они посмотрели друг на друга.

– Возможно, когда-нибудь… – сказал профессор.

– Возможно… – ответил папа.

Фройляйн Пимке, хоть и не ведая, по какому случаю, приготовила невероятно вкусный обед.

– И что теперь, Макс? Вернешься в Кембридж? – спросила тетя Луиза.

– Когда демобилизуюсь. Надеюсь успеть к следующему семестру.

– Окончишь колледж и станешь юристом, – сказал профессор. – Возможно, даже судьей. Будешь ходить в напудренном парике и в длинной мантии с меховой опушкой. Если б не Гитлер, этого бы не случилось.

– Премного ему благодарен, – усмехнулся Макс.

– Анна получила стипендию в школе искусств, – с гордостью сообщил папа (у Анны внутри потеплело). – Она тоже начнет учиться со следующего семестра.