Читаем Как бы нам расстаться полностью

Он уходит, но перед этим Джина хватает в ладони его лицо и целует. Мама становится такой же красной, как сердечки на ее рубашке. Этот вызов подростка родительскому авторитету по наглости равнозначен высунутому в церкви языку. Но вот наш переулок освобожден от подростков, и открывается сезон охоты на Уичиту.

Но ничего не происходит.

Мама смотрит на машину.

— Это что, «шеви» Олсонов? — спрашивает она.

Я хлопаю крышкой багажника.

— Не знаю. Это та машина, в которой они приехали в Чикаго.

Тут мама наконец обращает внимание на меня.

— А ты подросла, — говорит она.

— Нет. Я такая же, как пять лет назад.

— Ты стала выше.

Я отрицательно качаю головой:

— Может быть, это из-за туфель.

Она смотрит вниз, на мои туфли на платформе.

— В таких нельзя водить машину, — говорит она. — Это опасно.

Я пожимаю плечами.

— Мы нормально доехали.

— А теперь, я думаю, тебе лучше развернуться и уехать, — говорит она. — И оставить меня расхлебывать всю эту кашу, которую заварила твоя сестра.

Вот, значит, как она все это себе представляла.

В голове у меня крутятся слова, просятся на язык, но я не даю им выйти наружу. Вокруг глаз у мамы морщинки, а под подбородком обвисла кожа — она вымоталась и постарела.

— А где папа? — спрашиваю я, вместо того чтобы уйти.

— На работе. Кому-то ведь надо оплачивать счета за все это. — Но это последнее сказано с оттенком (едва заметным)... чего-то. Эти слова обычно говорит отец, когда его золотые руки мастера-универсала должны послужить оправданием для ухода из дома. Кому-то ведь надо оплачивать счета за все это... Раньше мама такого никогда не говорила.

Я киваю:

— Да.

— Холодно, — говорит она, — я пойду в дом.

Я беру свою сумку и иду за ней.

Сколько бы времени я ни отсутствовала, наш дом в Хоуве никогда не кажется мне меньше, чем был раньше. Индия много раз говорила мне, что теперь, когда она выросла, все в родительском доме кажется ей маленьким. Раньше раковина была у нее над головой, а теперь она где-то чуть ли не у колен. И она чуть не проваливается в унитаз, потому что он оказался слишком низким. Когда я уезжала из дома, кухонная раковина была на уровне бедер. Там же она и осталась. И стол такой же пустой, и гостиная все так же заставлена мебелью, и все ступеньки на лестнице все на том же расстоянии друг от друга... Похоже, все равно, сколько я отсутствовала и на какой высоте раковины в тех квартирах, где я жила, — дом на Мейпл-стрит не меняется.

Даже занавески все те же.

Я ставлю сумку на пол рядом с кухонной дверью — может быть, в расчете на скорое бегство, не знаю, — подхожу к так и не изменившей своего положения раковине и наливаю себе полный стакан воды. В один из тех зеленых пластмассовых стаканчиков, которые так нравились мне, когда я была еще пятилетней девочкой. Потягивая воду, я задумчиво смотрю через окно на задний двор. Сегодня в сереньком штате Иллинойс очень серенький день. Серая пожухлая трава вдоль серого внутреннего забора, отражающаяся в серых лужах, окрашенных в цвет серого неба.

Чикаго... обратно в Чикаго, где Джонз сейчас размещает экспонаты выставки ткацкого ремесла. У сынов и дочерей этого бурно растущего города серый — далеко не самый популярный цвет[11]. Красные, голубые, желтые, зеленые нити... и руки Джоны, копающиеся в этой тканой радуге.

Пробуждаясь к жизни, взревел обогреватель, и поток воздуха над головой заколебал розовые занавески, окаймляющие окно. Я моргаю и возвращаюсь в серый хоувский мирок, где полы застелены пятнистым линолеумом и где мама разговаривает по телефону с кем-то по имени Дженевьев Олсон. Она вешает трубку.

— Они говорят, что машина их. Дилен взял ее у них напрокат. Оказывается, он стриг у них траву.

Я не в курсе, но киваю и в попытке скрыть свое замешательство отхлебываю воду.

— Отвезти ее им?

— Они пришлют за ней Тодда.

Я опять киваю, хотя не имею ни малейшего представления о том, кто этот таинственный Тодд. Или о том, как я теперь выберусь из Хоува. Скорее всего мне придется взять машину напрокат, и это больно ударит по моему карману, если вообще не превысит кредит.

Что не сулит на будущее ничего хорошего, если учесть, что я, вероятно, скоро стану завсегдатаем очереди на бирже труда.

— Хочешь есть? — спрашивает мама.

При мысли о том, как я буду выкручиваться, стараясь оплатить счета за будущий месяц, у меня к горлу подкатывает тошнота, но...

— Еще бы, — произношу я вслух. Потому что приготовление еды займет нас на какое-то время.

— Тогда давай шевелись, — отвечает она, слегка прикасаясь к моей руке, чтобы, подвинув меня, подойти к раковине.

Она в первый раз прикасается ко мне.

Перейти на страницу:

Похожие книги