Как бы нам расстаться

— Зачем ты поступаешь так, Уичита? — спрашивает он нараспев, как в шекспировском театре. — Дженет раскинула сети, и Джона попался тотчас. Она у него отсосала, когда ты покинула нас. Зачем же ты так поступаешь?

Я сказала, что микрофон и усилитель были включены?

Дженет... отсосала?

Несгибаемые завсегдатаи бара — не глухие, поэтому все слышат и все, как один, поворачиваются ко мне. Никто и подумать не мог, что «свободный микрофон» Клуба предполагает такие импровизации.

— Кенни... — говорю я. — Пожалуйста. Очень тебя прошу, уйди оттуда. А я потом буду слушать все твои новые вещи.

Он резко выключает микрофон и спрыгивает с эстрады. По залу проносится коллективный вздох облегчения.

— Обещаешь? — спрашивает Кенни.

— Обещаю. — Я направляюсь к бару, поэтому оказываюсь к нему спиной, но потом оборачиваюсь. — А что ты имел ввиду, когда пел «отсосала»?

— То, что она сосала. Работала языком. Целовала. В выставочном зале. Вот так! — И он трясет рукой.

Под пластырем у меня начинает дергать порез на большом пальце.

— Не надо ссориться с Джоной, — говорит Кенни, пока мы оба идем к бару. — Он тебя любит.

— Да, — отвечаю я, — именно поэтому он и дал Дженет присосаться к себе.

Замечание довольно глупое и несправедливое. В конце концов, я ведь первая оттрахала бармена.

— Какая еще Дженет? — спрашивает Майк. — Так звали мою бывшую.

— Твоя бывшая носила пистолет на поясе? — спрашиваю я.

Майк скашивает глаза на ряд бокалов, висящих у него над головой.

— Что-то не припомню такого. — Он кивает на угловой отсек: — Ты хотела поговорить.

В угловом отсеке холодно. И растрескавшийся винил, покрывающий сиденья, очень холодный. Холод несет и сквозняк из окон на улицу. Для тепла я обхватываю себя руками и стараюсь, чтобы зубы у меня не стучали. Теперь, когда я оказалась здесь, я не знаю, что сказать. Знаю только, что уходить и оставлять после себя кавардак в чужом доме некрасиво.

— Я... — начинаю я.

— Ты о той ночи? — перебивает меня Майк.

Я концентрируюсь на верхней пуговице его фланелевой рубашки:

— Вроде того.

— Дело в том, что я терпеть не могу такие разговоры. Они выбивают меня из колеи.

Я моргаю — наверное, я выгляжу как идиотка или как ночное животное, на которое направили автомобильные фары — и переношу свое внимание с пуговицы на его лицо.

— Они и меня выбивают из колеи, — замечаю я. — Но я чувствую себя как заплесневевшая гуща твоего кофе.

— Из-за того, что ты привела меня домой... и... так что ли?

— Да.

Он кивает головой и сжимает губы.

— Обычно ты так не делаешь?

— Нет.

— А как? Как ты обычно делаешь?

Мне удается сложить вместе кончики пальцев и пожать плечами.

— Это все из-за того парня, да? — спрашивает он. — Того, что набирает себе чашку за чашкой бесплатный кофе и не выпивает его?

Сердце мое уже стучит барабанным боем.

— Да, — снова говорю я. — Но дело в том, что я сама все здорово испоганила.

Мне неловко, но я ничего не могу поделать: я чувствую, как по моим почти отмороженным щекам катятся горячие слезы. Стирая их, я вожу по лицу локтем, скрытым под шерстяной тканью пальто.

— Вот, — говорит Майк, протягивая мне бумажную салфетку.

— Спасибо. — Я скатываю ее пальцами, не сразу осознавая, что сижу перед парнем, которому придется подбирать все мои бумажные катышки, сбежавшие со стола на пол. — Прости, — говорю я, прихлопывая салфетку, чтобы расправить.

— А он тебя любит? — спрашивает Майк.

— Мы с ним дружим с первого класса.

— Ничего себе. — По голосу понятно, что это производит на него впечатление. — Со мной такого никогда не случалось, — продолжает он. — Никогда ни с кем так не дружил.

— Ты ни с кем не дружишь, — говорю я, — ты просто трахаешься.

Он отрицательно качает головой.

— Да и я тоже ни с кем, — продолжаю я, тяжело вздыхая. — Честно говоря, мне его... очень не хватает.

Майк почесывает между носом и углом рта. Потом протягивает руку.

— Ну что, дружим? — спрашивает он.

Я свожу брови над переносицей. Я совсем не уверена, что...

Он смеется.

— Да брось ты, — говорит он. — Дружим! Ну, ты понимаешь, платонически. Будем просто приятелями. Друзьями.

Я улыбаюсь, вкладываю свою заледеневшую кисть в его руку и пожимаю ее.

— Друзья так друзья.

Когда мы с Майком идем к бару, Индия бросает на меня скользяще-небрежный взгляд. Пытается разглядеть признаки страдания. Или близкого самоубийства. Даже принимая во внимание то, что она, может быть, и не поверила, что я близка к самоубийству, я ведь все-таки сказала ей об этом. И она лучше знает. Ведь отсутствие практической смекалки, которая позволила бы мне осуществить планы по сведению счетов с жизнью, вовсе не означает, что я не могу почувствовать близкого дыхания смерти. Поэтому, как гример какого-нибудь репортера провинциальной телестанции, ведущего трансляцию с места событий, она все время следит за моим психическим состоянием, стараясь не упустить появления любого дефекта на моем сияющем, как масленый блин, лице.

А мне нравится быть скворцом.

Клеваться, истошно орать, показывать сопернику спину.

Индия мой друг. Майк мой друг. Кенни мой друг. Тимоти мой друг. Дженет...

Нет, так далеко лучше не заходить.