Я. Не могу. Ответить. На. Твой. Моральный. Вопрос. Если. Не буду знать. Дополнительных. Обстоятельств, говорит Джордж sotto voce — что по-итальянски, хотя Джордж и не знает этого языка, означает «понизив голос».
А для моральности нужны дополнительные обстоятельства? шепотом спрашивает мать.
Бог ты мой, говорит Джордж.
А для моральности нужен Бог? спрашивает мать.
С тобой говорить, произносит Джордж, и продолжает, еще более понизив голос, — как со стенкой.
О, очень хорошо, очень приятно, говорит мать.
Чем же это хорошо? спрашивает Джордж.
Тем, что именно искусство, художник и дилемма связаны как раз со стенами, говорит мать. И я вас туда везу.
А, говорит Джордж. Вверх по стене.
Мать смеется по-настоящему, так громко, что обе после этого оглядываются, чтобы проверить, не проснулся ли Генри, но он продолжает спать. Такой смех сейчас для матери Джордж настолько большая редкость, что поневоле кажется, будто у нее все в порядке. Джордж так приятно его слышать, что у нее даже горят щеки.
И то, что ты сказала, грамматически несогласованно, добавляет Джордж.
Нет, говорит мать.
Да-да, возражает Джордж. Грамматика — это ограниченный набор правил, и одно из них ты только что нарушила.
Я не разделяю этого мнения, говорит мать.
Я не думала, что ты считаешь язык мнением, гнет свое Джордж.
Я верю в то, говорит мать, что язык — это организм, который растет и меняется.
Не думаю, что с такой верой в рай пускают, говорит Джордж.
Мать снова смеется по-настоящему.
Нет, послушай, организм… говорит мать -
(в воображении Джордж внезапно всплывает обложка старой книжонки в мягкой обложке «Как достичь хорошего оргазма», которая лежит у матери в одном из выдвижных ящиков в спальне, — из каких-то давних времен, когда мать, по ее словам, гуляла под яблонями, молодая и легкомысленная)
— у этого организма свои правила, он их меняет, когда захочет, а смысл моих слов все равно совершенно ясен, да и грамматика вполне приемлемая, говорит мать.
(«Как достичь хорошего оргазма»).
Ну… Не слишком изящно с грамматической точки зрения, говорит Джордж.
Бьюсь об заклад — ты уже и забыла, о чем шла речь, с улыбкой говорит мать.
Мать картинно всплескивает руками, на мгновение отпустив руль.
Как могла я, maxima беспечная из всех maxima беспечных женщин на свете, произвести на свет такую педантку? И почему я, черт бы меня побрал, родив, сразу же ее не утопила?
Это и есть моральная дилемма? спрашивает Джордж.
Ну, можешь немного поразмыслить и об этом, почему бы и нет, говорит мать.
Нет.
Мать не говорит.
Мать сказала.
Ведь если бы все происходило одновременно, то мы бы словно читали книгу, в которой каждая строчка накладывается на какую-то еще, а каждая страница является, в сущности, двумя страницами, причем одна просвечивает из-под другой — и поэтому ничего невозможно разобрать. Да, сейчас Новый год, а не май, и вокруг Англия, а не Италия, и за окном хлещет дождь, который аж гудит (гремит), — а люди все равно запускают фейерверки, как бестолковые, и бахает, будто на улице идет небольшая война, а они стоят под ливнем, и дождевая вода льется в их шампанское, и они задирают головы и смотрят на свои (позорно) неуместные фейерверки: как те вспыхивают — и снова небо чернеет.
Комната Джордж расположена на чердаке, и поскольку крышу чинили прошлым летом, там, где скос, она протекает. Каждый раз, когда идет дождь, оттуда бежит маленький ручеек — вот и сейчас то же самое: с
Джордж об этом отцу не говорила. Вот прогниют стропила, а потом и провалятся. Всякий раз, когда идет дождь, она просыпается с грудным кашлем и заложенным носом, но когда крыша рухнет, то дышать вообще не понадобится.
Отец никогда не заходит в ее комнату. Он понятия не имеет, что там происходит. Если повезет, то он обнаружит это только тогда, когда будет поздно.
И уже поздно.