Как быть съеденной

Руби думает о том, что перегрелись они все. Это самый жаркий день в году. Они все потеют, кроме Уилла, кожа которого каким-то чудом остается сухой, свежей и гладкой, несмотря на длинные брюки и рубашку, застегнутую на все пуговицы. Что же касается усталости, то здесь на первом месте Бернис – она уже подавила несколько зевков, а теперь медленно моргает – как будто всякий раз, прикрывая глаза, дает себе маленький отдых. Что касается грязи – да, Руби согласна с этим. Но это не ее вина.

Она проводит ладонью по рукаву своей шубы, приглаживая покрытый красными пятнами мех.

– Я в полном порядке.

– И для тебя это означает в «полном порядке»? – спрашивает Уилл, сочувственно морща лицо.

– Для плохого дня.

– Ты постоянно теряешь сознание? – с искренним беспокойством спрашивает Рэйна.

– Ну, если хочешь точное определение, – отзывается Руби, – то лишь иногда.

– Ты выглядела мертвой, и это вызвало у Бернис панику, – говорит Эшли.

– У меня вызывает панику то, что я – это я, – откликается Руби.

Бернис выглядит не столько паникующей, сколько усталой, но Эшли, похоже, довольна тем, что защищает ее, и улыбается Уиллу так, словно он должен дать ей за это орден.

– Мне интересно, чем эта шуба так важна для тебя, – спрашивает Уилл.

– Переходный объект[14], – отвечает Руби.

– От чего к чему? – интересуется Уилл.

– Это была шутка, – Руби слизывает шарик густой красной жидкости с большого пальца. – У меня был поганый день. Если б у тебя был такой день, то сейчас ты лежал бы в кроватке и плакал.

– Но ты не плачешь в кроватке, – отмечает Уилл.

– Ты ведешь себя, словно так и надо, – добавляет Эшли, с отвращением взмахивая рукой.

– Руби, что случилось с тобой сегодня? – спрашивает Уилл.

Она снова проводит ладонью по рукаву шубы, так, что мех встает дыбом.

– Это долгая история. Или короткая история. Или вообще не история. Скорее несколько вещей, которые взяли и случились, и вот я перед вами в таком состоянии.

Она обводит взглядом лица присутствующих: тревога, отвращение, любопытство, озадаченность. Может быть, она им и не нравится, но они заинтересованы ее словами. Это другая сторона неудачи: сила, которая у тебя в руках. Самое меньшее, что ты можешь выжать из плохого дня, – это интересная история, что-то, во что люди могут по-настоящему вцепиться.

Руби облизывает языком сколотый край зуба, сплетает пальцы, вытягивает руки перед собой, так, что костяшки ее пальцев хрустят, как и один из плечевых суставов.

– На самом деле, это действительно история, – говорит она. – История моей долбаной жизни.

– Рассказывай, – отзывается Уилл и откидывается на спинку стула, словно погружаясь в чтение хорошей книги.

* * *

В это утро я опоздала на свою смену в кофейне, потому что уснула в поезде, проехала свою станцию, и мне пришлось возвращаться. А уснула я из-за того, что не выспалась и у меня было похмелье, но эта другая история, не стоящая того, чтобы ее рассказывать. Когда появилась в кофейне, я была вся мокрая от пота из-за жары, а еще из-за шубы, которую я конечно же ношу, несмотря на погоду.

Хлоя, одна из здешних бариста, злобно уставилась на меня из-за стойки точно на крысу, выползшую из канализации.

– Ты опоздала на пятьдесят… – она выхватила из кармана фартука телефон, чтобы проверить время, – …восемь минут. На этот раз, – добавила она ядовито, словно я съела ее маму на завтрак, – мы не оставим это так.

Я опоздала, но все равно: Хлоя – стерва. Помимо ее характера, больше всего мне не нравится в ней ее татуировка. Не поймите меня правильно – я люблю татушки. У меня самой есть татушка – револьвер 45-го калибра на внешней стороне правого плеча. Но именно татуировка Хлои мне не нравится. Основную часть времени видны только две дурацких птичьих лапы, торчащие из-под края ее юбки. В кофейне она несколько раз в день приподнимает свою юбку на десять дюймов, чтобы продемонстрировать весь отвратительный рисунок: павлин в монокле, с тусклым фиолетово-зеленым хвостом, тянущимся через все ее правое бедро.

Когда я спросила ее об этом тату – что оно значит вообще или лично для нее, – Хлоя презрительно закатила глаза, как будто я задала этот вопрос, совершенно не понимая, о чем спрашиваю.

– Больше ничто ничего не значит, – сказала она и направилась прочь, чтобы расставить емкости с молоком: цельным и обезжиренным, миндальным и овсяным, соевым и безлактозным.

Ничто ничего не значит? Она подшутила надо мной? Люди создавали значения тысячи лет, дополняя и меняя истории, словно в игре в «чепуху», только проходящей через поколения. Даже долбаные неандертальцы царапали что-то на стенах пещеры. Как будто Хлоя и ее глупое тату были свободны от этого, как будто она сумела извлечь из эфира нечто совершенно уникальное и чистое… Мне хотелось резануть бритвой по этому тату, прямо через надменный павлиний глаз за стеклом монокля.

Я прошла за стойку, чтобы выпить воды, пока Хлоя заканчивала делать капучино.

– Не заходи сюда, – прошипела она и пошла жаловаться начальнице.

Я села на одну из белых металлических барных табуреток около стола и приготовилась к грядущему выговору.