Как быть съеденной

Потом он стоит на одном колене, появляется черная бархатная коробочка и сверкающее кольцо с бриллиантами, блестящее, мерцающее, словно море и наши глаза, и наша кожа, и мой венец, и блестки макияжа у меня на скулах и в декольте.

– Эшли Е, – говорит Брэндон, – ты выйдешь за меня замуж?

Теперь я действительно дрожу, серьезно дрожу, и мой рот сам по себе открывается, широко, как распахнутый кошелек для мелочи. Потом сглатываю слезы и глубоко, часто дышу, и говорю:

– О боже, погоди, правда?

И он такой:

– Да, правда!

Теперь мое лицо спрятано в ладонях, и я совершенно ошеломлена, и говорю:

– Да, да! Тысячу раз да! – И это, наверное, фраза откуда-то, а потом он надевает кольцо мне на палец, и я подношу руку ближе к лицу и такая: «ОГО!» Мой рот и мои глаза широко раскрыты – истерически, невероятно широко, – но я счастлива, я, кажется, так счастлива, что счастливее уже не может быть. Брэндон целует меня и поднимает на руки классическим движением жениха, несущего на руках невесту, а потом из этого всего нарезают рекламный ролик о помолвке.

* * *

– Это не история, – прерывает Руби, – это пропаганда. С чего мы должны верить в эту чушь?

Она так и не заняла свое место и по-прежнему нависает над Эшли, которая так и сидит на последнем «немузыкальном» стуле посреди комнаты, прижимая руку к груди.

– Значит, я должна верить в говорящих волков, а ты не можешь поверить в любовь? – огрызается Эшли. Она оглядывается на остальных, которые полукругом сидят на тех стульях, которые не были задействованы в игре.

– Я не видела это шоу, – говорит Гретель.

– Что? – удивляется Уилл.

– Правда? – спрашивает Рэйна.

– Ты имеешь в виду, типа, мой сезон? – возмущается Эшли. – Ты не смотрела мой сезон?

Гретель качает головой.

– Я имею в виду – вообще. Я видела рекламу. Группа женщин встречается с одним мужчиной.

– И он исключает их по одной, – дополняет Руби. – Прокладывает путь к браку.

– Это шоу идет уже лет двадцать, – говорит Рэйна. – Что-то вроде того.

– Есть категория женщин, которые смотрят это шоу по вечерам в понедельник, сидя на диване в розовом халате и с бокалом вина, – хмыкает Бернис, глядя на Рэйну так, словно подозревает ее в принадлежности к этой категории.

– Большинство людей смотрят это просто с иронией, – замечает Руби.

– В каком смысле – «с иронией»? – спрашивает Эшли.

– Я больше не смотрю это шоу, – говорит Рэйна.

Уилл склоняет голову набок.

– Не смотришь?

– Нет, – подтверждает Рэйна. – Обычно – нет.

– Почему?

– По многим причинам, – говорит она, разглаживая ладонью шелковистую ткань юбки у себя на колене.

– Например?

– Ну, например – и это не в обиду тебе, Эшли, – из-за регрессивных условий.

– Именно поэтому моя сестра его и не смотрит, – нахмурившись, замечает Бернис.

– Я не понимаю, почему все вы так против брака, – говорит Эшли и бросает многозначительный взгляд на Руби. – Не все из нас до конца жизни хотят спать то с тем, то с этим.

– Я думаю, проблема в том, что это шоу изображает счастье как нечто одинаковое, – говорит Рэйна.

Бернис ерзает на своем стуле, сдирая заусеницу.

– Ты не согласна? – спрашивает Уилл.

– Не совсем, – отвечает та. Уилл взглядом настаивает, чтобы она продолжала. – Мне кажется, что то, о чем идет речь, вполне подходит Рэйне.

– Почему? – спрашивает Уилл.

– Если говорить честно…

– Мы здесь говорим честно, – напоминает Уилл.

– Полагаю, это именно то, что сказала Руби, – со вздохом заключает Бернис. – В Рэйне есть… эстетика. Та же самая эстетика, которую предлагает это шоу. Это жизнь, которую тебе предлагается заполучить, и выглядит так, что у Рэйны такая жизнь есть.

– А какую жизнь ты пыталась получить, когда начала встречаться с миллиардером? – спрашивает Руби.

– Я не получила эту жизнь, – отрезает Бернис. – В этом все и дело. А она получила – а теперь называет это «регрессивным»? Это как те богатенькие типы, которые притворяются бедными. Легко притворяться, будто ты выше чего-то, если это что-то у тебя уже есть.

– Ты не ошибаешься, – подтверждает Рэйна. – У меня действительно есть та жизнь, которую тебе «предлагается заполучить», и это дает мне определенные привилегии.

– А ты что, политик? – интересуется Руби, потом смотрит на Уилла. – Почему ей сходит с рук все это?

– Давайте скажем как аргумент, что у Рэйны действительно идеальная жизнь, – говорит Уилл. – Богатство, любящий муж и все такое. Что в этом для тебя настолько невыносимого, Бернис?

– Это показывает мне, кем я не могу стать.

– Да, мы поняли, ты не твоя сестра, – соглашается Руби. – Мы все не можем стать королевами бала, которые не хотят идти на бал.

– Но неужели я должна быть вот этим? – спрашивает Бернис, указывая на себя, голос ее делается выше. – Самой толстой девушкой, с какой когда-либо встречался Эштон? Такой уродливой, что это меня выставляют злодейкой? Годной только на то, чтобы стать оттоманкой? Это как хоррор-версия истории о том, как какой-нибудь подлец в шутку приглашает девушку на бал.

– Тебя, Бернис, делает настолько несносной то, – заявляет Руби, – что на самом деле ты не такая уродливая и не такая тупая, как тебе кажется.

– Круто, спасибо, – отвечает Бернис.