Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

Если вы вдруг не знаете эту историю, вот она в кратком пересказе: давным-давно Пипа сделала товарищем по играм и компаньоном Эстеллы старая карга, мисс Хэвишем; в молодой девушке она видела орудие мести всему мужскому полу за то, что, прибыв к алтарю, не дождалась своего жениха (всю жизнь потом она не снимала подвенечного платья и не убирала со стола остатки праздничного угощения). Пип, не подозревая этого, становится подопытным кроликом Эстеллы, оттачивающей на нем свою жестокость. У нее хорошо получается. Конечно, повзрослев, они встречаются, конечно, она водит за нос его, но выходит за другого, конечно, он совершает невероятную глупость, придумав себе, что любит ее, а никак не наоборот; иначе в этой знаменитой финальной сцене нет никакой нужды. Потом оба, пережив немало невзгод, совершенно случайно (из всех диккенсовских придумок эта одна из самых надуманных) встречаются на пепелище сгоревшего особняка мисс Хэвишем. Они обмениваются формальными извинениями, но не говорят ничего существенного, способного подготовить суперсчастливый финал. Вполне естественно, что мое будущее «я» пришло в смятение. Полагаю, среди прочих причин была и та, что я был подростком и девушки все время давали мне от ворот поворот. Если не изменяет память, тогда я находился, мягко выражаясь, в переходном периоде между двумя подругами. Положа руку на сердце, в очень длительном переходном периоде. Дело было, помимо прочего, и в том, что я одолевал несколько сотен страниц очень непростого произведения, и лишь для того, чтобы обесценить их таким «легковесным», как мне тогда казалось, финалом. Возможно, мое чтение всегда есть некая комбинация тестостерона, жизнеописания, сомнения, мужского эго, эстетической оценки и того, что называют «чуять нутром» (или отсутствия чутья). Трудно судить изнутри. В любом случае именно таковы были тогда мои чувства.

В этом финале я ощущал еще и то, чему не находил обоснования: Диккенсу он тоже не нравился. Это была лишь идея. Вера. Убежденность. Не подкрепленная абсолютно ничем.

Но прошло два года, и Том снова взялся за этот роман. Дело было уже в колледже; он не стал бы по собственному желанию возвращаться на место своего преступления. Роман был тот же, но изменился читатель. Теперь мне открылась его красота: довольно стандартный тест завершается оригинально задуманным окончанием. Почти совсем как у Хемингуэя, когда Джейк Барнс произносит: «Этим можно утешаться, правда?» Мудрый совет дает явно более слабый романист, Эдуард Булвер-Литтон (кроме шуток, ему мы обязаны фразой «была темная, неспокойная ночь»): не делать финал слишком уж гнетущим, чтобы покупатели не расстраивались. «Ага! – восклицает Том. – Я так и знал. Этот финал и правда надуманный». Или что-то в этом роде. Вот оно что: роман просто неумело написан, а не безнадежно испорчен.

Очередное чтение состоялось через несколько лет. В этот раз Том замечает то, чего не видел раньше: «…не омраченные тенью новой разлуки». Не сказано ведь: «…новой разлуки не будет». А это совсем другое дело. Вот эту-то оговорку он, наверное, ощущал, но пропустил при первом чтении. Диккенс как будто кидает читателям подачку, не скрывая, что это подачка. Пип не может увидеть даже тени новой разлуки. Так что же? Он хоть когда-нибудь замечал что-нибудь, пока это «что-нибудь» не случалось? Он хоть раз обратил внимание на знаки и предзнаменования? Дорогой читатель, вы можете верить, если хотите, но я оставляю за собой право на некоторое сомнение, с которым Истинно Сомневающийся может сорвать этот ложный покров.

Слышу, слышу… Вы хотите сказать: «Но это ли значение намеревался вложить Диккенс?» Он ведь написал это, так? А потом его влияние ограниченно; он был, да весь вышел. Это больше не его роман. Он наш. Его и мой. Его и ваш. А в основном ваш и мой. Роман перестал принадлежать только ему, когда он отдал его нам.

Так, а что там с намерениями автора? Тут соглашусь с Гекльберри Финном: «Плевать я хотел на покойников». И вот почему: как только автор передает последний вариант редактору, все – его нет. Автор больше не влияет на роман. Конечно, большинство писателей, которых мы читаем, уже стали покойниками, а остальным это еще предстоит (прошу прощения, что не могу удержаться от кладбищенского юмора), но дело ведь не в температуре тела: для текста, только что опубликованного, его автор уже отошел в прошлое. Живой, настоящий, присутствующий в сегодняшнем дне текста – это читатель. Романист «начиняет» роман фактами, событиями, структурой, героями, диалогом, повествованием, описанием, началом, серединой и концом. Всем, что находится между «Когда-то…» и «…долго и счастливо». Всем, без чего никаких читателей нет. Читатели отвечают за интерпретацию, анализ, сочувствие, враждебность, ликование и неодобрительный свист. Писатели создают романы; читатели дают им жизнь.