Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Может быть, существуют некие законы эволюции организации, подобные законам биосоциальным. Ведь еще Цицерон писал о том, что монархия неизбежно вырождается в деспотию, аристократия в плутократию, а демократия в хаос. Но, с другой стороны, ведь биосоциальным законам человечество смогло противопоставить нравственность, право, законы государства и ограничило тем самым их эффективность. Может быть, и здесь ум и талант тех, кто способен заглядывать вперед, смогут преодолеть это неизбежное вырождение? Вот так у меня постепенно и возникло представление об ответственности тех, кого хочется назвать впередсмотрящими, кто обладает нужными знаниями, кто способен не замыкаться в своей скорлупе, для кого словосочетание «нравственные начала» не пустой звук, одним словом – интеллигенции.

Через несколько лет во Франции я прочел книгу Хайека «Дорога к рабству». Она тоже произвела на меня большое впечатление и заставила о многом подумать. Но тогда я уже был значительно более самостоятелен во взглядах. Далеко не все я мог у него принять, а кое-что готов был и оспорить. Мне показалось, что Маркс и Хайек в чем-то друг друга дополняют. Но об этом я скажу позднее.

Таким образом, представление об интеллигенции и интеллигентности, которое у меня сформировалось, не всегда соответствует общепринятому. Но именно сочетание гражданственности с нравственным началом и гуманистической системой суждений об устройстве общества у меня и связывается с понятием интеллигентности. В гораздо большей степени, чем с понятием «интеллектуал».

Грызлов и Луначарский

Слово «интеллигент» я впервые услышал, вероятнее всего, от отца. Причем как уличение человека в неинтеллигентности, то есть в отрицательном контексте. В двадцатые годы на Сходне некое семейство то ли Сименковых, то ли Симененковых имело хорошую дачу. В памяти остались большие и светлые комнаты, красивая мебель, рояль – кто-то из семьи любил музицировать – много книг в дорогих переплетах. Сименковы были людьми явно образованными. Был там и мальчик примерно моего возраста. Вероятнее всего, как я сейчас думаю, это была семья преуспевающего нэпмана. В конце двадцатых годов они всей семьей уехали за границу.

Несмотря на внешнюю респектабельность Сименковых, отец несколько раз говорил о том, сколь они неинтеллигентны, как они лгут, даже в мелочах, сколько у них внутреннего хамства, как они не умеют уважать труд других людей. Мне трудно судить о причинах такой оценки, но отец, насколько я помню, не любил говорить плохо о людях. Во всяком случае, я довольно рано понял, что нельзя отождествлять образованность и интеллигентность, которая суть некая высшая категория. Интеллигентность – это обладание особым духовным миром и духовными потребностями, это способность ценить и уважать духовный мир другого человека, может быть, и очень не похожий на собственный. Среди интеллигентных людей могут быть представители самых разных сословий и профессий. Вот такова была моя первооснова понимания интеллигентности, на которую нанизывалось множество конкретных обстоятельств.

В нашем доме на Сходне было три печки, которые в те далекие двадцатые годы топили дровами. И все три печки клал печник Иван Михайлович Грызлов. Он был Мастером. И брал за свою работу дорого – грызловская работа должна была цениться. Как-то он перекладывал одну из наших печек. Работа была закончена, и дед уже собирался заплатить ему. Но Ивану Михайловичу что-то в печке не понравилось. Он остановил деда и сердито сказал: «Погоди, Сергей Васильевич. Ты в печах ничего не понимаешь. А придет понимающий и спросит: кто клал? Ты что ему скажешь? Грызлов». И на следующий день он всю работу сделал заново.

Но не только порядочностью мастера и уважением к собственной профессии Иван Михайлович был мил моему деду. Он о нем говорил так: умнейший и интеллигентнейший человек. Дед любил поговорить с ним о том, что творится в мире. Говорили они долго, не торопясь, внимательно вслушиваясь в слова друг друга, – старый железнодорожный инженер в генеральских чинах и очень немолодой печник. Любила Ивана Михайловича и моя бабушка, и, когда он к нам заходил, она угощала его чаем и с удовольствием вступала в разговоры. Эта симпатия и любовь Ивана Михайловича к чаю, обошлись ему однажды весьма недешево.

Как-то Иван Михайлович зашел к нам, и по традиции бабушка предложила ему чаю. Он с охотой согласился. Чай он пил вприкуску, любил его очень крепким и пил много, особенно когда разговор был ему интересен. Но тут в моем рассказе я должен сделать маленькое отступление. У бабушки, как и у большинства пожилых людей, был крепковат желудок. И она пила на ночь отвар александрийского листа. Теперь его стали называть, кажется, «сенна». На кухне всегда стоял чайник с этой заваркой. На вид это был очень крепко заваренный чай, а на вкус? Но о вкусах не спорят.