Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Разговор в тот день с бабушкой был, видимо, Ивану Михайловичу очень по душе, и он пил, похваливая чай, стакан за стаканом. И выпил весь чайник. Когда Грызлов ушел, бабушка вдруг обнаружила, что она по ошибке наливала вместо чая отвар александрийского листа. Чем окончилась эта история и как перенес пожилой человек такую порцию слабительного, я, к сожалению, не знаю. Но отношения сохранились самые добрые.

Я не раз убеждался, что среди простых русских людей нередко встречаются люди глубокой интеллигентности, со своей системой взглядов, выработанных долгим размышлением и природной мудростью. Таким был и мой старшина Елисеев, с которым я провел бок о бок несколько трудных фронтовых лет.

И еще один эпизод, повлиявший на мое отношение к проблеме интеллигенции.

Отец был исключен из числа сотрудников Московского университета сразу же после революции. Но все время надеялся вернуться к преподавательской и научной деятельности. Однажды по совету своих университетских учителей он написал письмо Луначарскому с просьбой восстановить его в университете на любых условиях. Тогда времена были иные, чем теперь, и несмотря на всю их суровость члены правительства иногда отвечали на письма. Луначарский пригласил отца приехать к нему на дачу. День был воскресный, и отец уехал на встречу окрыленный и полный надежд. Вернулся он поздно вечером очень расстроенный и весь дрожал от обиды.

Как оказалось, никакого серьезного разговора, на что надеялся мой отец, так и не состоялось. Отец даже ничего и не смог сказать Анатолию Васильевичу, которого все считали интеллигентнейшим человеком, чуть ли не совестью партии.

Луначарский принял отца в холле большой двухэтажной дачи, где довольно долго заставил его ждать. Он спустился к нему в халате, который был едва застегнут. Держа в одной руке письмо, а другой придерживая полы халата, даже не предложив сесть, Анатолий Васильевич начал сразу говорить на повышенных тонах: «Как вы можете мне писать такие письма! Неужели вы и те, которые за вас ходатайствуют, не понимают, что вы здесь никому не нужны, что вам никто никогда не доверит обучать студентов?! Скажите спасибо за то, что партия вас пока терпит».

Надежды отца рухнули, причем навсегда! А ему тогда еще не было и сорока. Он был сильный и энергичный человек. И самым большим его желанием было служить России. Можно представить себе его состояние! Сцена возвращения отца у меня и сейчас перед глазами: поникший, сидит он в столовой на стуле. Дед стоит посреди комнаты. Отец говорил примерно так: «Он же министр, не может же министр не понимать, что России без грамотных людей не обойтись. Да и как он мог говорить со мной, как барин с холопом? Ведь он же интеллигентный человек!» Дед подошел к отцу и положил ему руку на плечо: «Успокойся, малыш, – так дед всегда называл отца, – какой он интеллигентный человек!? Хам он. И все. Я тебе еще в девятьсот третьем году показывал его писания о Чехове, где он говорит, что Антон Павлович только и умеет делать, что пускать слюни по поводу судьбы трех сестер. Да может разве интеллигентный человек, да еще русский так не понимать Чехова? А кто Блока голодом уморил? Был самовлюбленным хамом, таким и остался. А ты… министр, интересы России…» – и т. д. Гумилева еще вспомнил.

Финал разговора я тоже помню. «Будет ли когда-нибудь в России интеллигентное правительство?» – На этот вопрос дед реагировал очень спокойно: «Не волнуйся, будет! Будет! Только твои «интеллигенты» такое еще наворотить сумеют, что сам не обрадуешься!» Я уже рассказывал о том, что главной бедой России дед считал Февральскую революцию и тех интеллигентных людей, которые разрушили в России власть.

Вот так, будучи десятилетним мальчишкой, я уже знал, что печник Иван Михайлович Грызлов – интеллигентнейший человек, а Анатолий Васильевич Луначарский – хам и прохиндей, не имеющий никакого отношения к русской интеллигенции. С такими разноречивыми представлениями об интеллигенции я входил в жизнь. А в целом, как я сейчас понимаю, эти взгляды были правильными или почти правильными. Я тогда уже четко понял, что не столько образование, сколько определенное нравственное начало должно быть заложено в человеке, чтобы он имел право считаться интеллигентным. Но и этого мало: интеллигенту должны быть присущи определенные интересы, выходящие за пределы его профессии, его семьи, его повседневности.

Разбитое вдребезги