Как делать погоду

Тропинка затерялась под снегом. Извивавшаяся возле нее лыжня свернула далеко позади. Мы пробираемся по сугробам, вглядываясь меж стволами в белую дрожащую тишь. Не подавая вида, что заблудился, волшебник пыхтит впереди, то и дело утирая нос рукавом, поправляя съехавшую на глаза шапку. Изредка он останавливается, недовольно озирается по сторонам, постукивает посохом по кленам, прикладывает ухо к стволам лип, надеясь услышать хоть от них подсказку, куда идти дальше. Но замерзшие деревья погружены в зимнюю спячку, безразлично молчат или поскрипывают на ветру. На снегу узором рассыпаны шишки, ржавые сосновые шпильки и сухие листки. Тут и там попадается наполовину утопшая в сугробе банка из-под пива, мятая обертка от шоколадки или уголок пачки сигарет, свидетельствующие, что хоть кто-то однажды бродил в этой глуши. Короткий февральский день надламывается и на глазах начинает медленно катиться к сумеркам. Воздух сразу становится тревожнее и холоднее. Повсюду сквозь белизну просвечивает едва уловимая синь. Почуяв приближение вечера, Дыдылдин настороженно прислушивается к далеким выкрикам и гудкам. Отчаявшись куда-нибудь прийти, я покорно следую за ним, готовый до скончания времен пробираться по хрустящему, покрытому корочкой хрусталя снегу, не чувствуя задеревеневших от холода пальцев. Джинсы отсырели по колено. Оголившиеся между рукавом и перчаткой запястья гложет колючий ветер. Шапка съехала набок, но поправить ее я не могу, потому что тащу клетку с птицами, которую ни в коем случае нельзя трясти. При любом неловком движении или неверном, оступившемся шаге испуганная синица, отчаявшийся голубь или потерявший терпение воробей начинают биться, теряя перья и пух, пугая всех остальных. И только суровый окрик волшебника: «Угомонитесь, пернатые», – как рукой, снимает панику, заставляя пленников притихнуть и замереть.

Наконец сквозь редеющие стволы начинает мерещиться слабый просвет. Клены и березы неохотно расступаются, низенькие синие елки пятятся в стороны, выпуская нас из молчаливой, задумчивой чащи на заснеженную поляну, похожую на фарфоровое блюдце, оброненное среди дрожащих на морозце деревьев. Где-то поблизости грохочет электричка. Слышится визгливый гудок товарняка. Совсем рядом, за рощей молодых осин зазывалы гнусят в громкоговорители. Ветер приносит из города волнами запахи заводской кислятины, ржавчины и гари. Налетая порывами, он гнет деревца, срывает с них белые погоны, осыпает лицо колючими ледяными осколками. Насупленное небо, дрогнув, начинает моргать. И вот уже на плечи волшебнику, на старую коробку из-под люстры, покачиваясь из стороны в сторону, плывут огромные снежные хлопья. Возмущенно воткнув палку в сугроб, целитель московских птиц приставляет руку козырьком ко лбу, оглядывает низкие дымные облака, командует: «Отставить снегопад, не до него сейчас! Вечер близится, нагоняют нас сумерки. Шевелись, пропащий, не успеваем. А мы должны все проделать засветло, торжественно и чинно».

Хорошенько зачерпнув валенками, Василь Василич в три прыжка пересекает поляну, локтем отпихивает снег, на глазах превращая сугроб в черный от сырости деревянный стол. Запыхавшийся волшебник опускает на него подмокшую по краям коробку, рядом командует поставить клетку. Вокруг ни души, но где-то совсем близко лают собаки. Нетерпеливо отшвырнув палку и начисто забыв про скрутивший его радикулит, неутомимый мастер-Погодник, приплясывая, утаптывает снег вокруг стола. Отдышавшись и утерев лоб большущей клетчатой тряпицей, он извлекает из кармана горсть пшена, бросает в клетку нахохленным синицам. Хитровато прищурившись, жестом заставляет наклониться и бормочет на ухо: