Как дети

Завтракали мы всегда поздно. Ходили по дому, потягиваясь, зевая, приветствуя друг друга разнеженными сонными голосами. Потом мама начинала варить кофе и что-нибудь готовить, а мы расставляли чашки и тарелки, не спеша рассаживались вокруг стола. Посуда вся была разной: мы просто отвозили на дачу то, что в городе было не нужно и пылилось без дела.

Самый лучший момент завтрака – это когда все уже готово, но есть еще не начали. Из кухни в комнату проникают запахи кофе и яичницы, впереди – долгие минуты неторопливого блаженства. А первый завтрак на даче хорош тем, что это только начало. Утро – это вообще всегда обещание; таинственное обещание неразгаданного будущего.

Вот и в то утро все было именно так. Мы сидели за столом: брат с еще влажными после купания волосами, родители в неуклюжей домашней одежде, щурящиеся от разыгравшегося солнца, и я, предвкушающий долгие летние дни, сколько бы их там ни осталось.

III

Папа был человеком тихим. На сцене он мог быть каким угодно, меня это, честно говоря, мало интересовало. Я, в отличие от брата, не особенно следил за сценическими успехами отца. Мне всегда казалось, что папа на сцене (ну или на экране) – это не совсем он. Дома же он мог быть таким, каким ему хотелось.

Мне кажется, в тот год он попытался стать еще и незаметным. Началось с того, что он отказался от машины, которую за ним присылали со съемок (в семье у нас водила только мама, у папы даже прав не было). Сказал, что теперь будет ездить на метро, потому что там он может читать. Его обычной одеждой стали джинсы, кроссовки и кофты с капюшонами. Все свои немногочисленные вещи он складывал в небольшой рюкзачок, который носил на одном плече. Одетый, как подросток, ссутулившийся над очередной книгой – не очень-то был похож на актера, за которым готовы присылать персональный автомобиль. Он выглядел этаким Бенджамином Баттоном, который, того и гляди, скоро станет ровесником брата, а потом и моим.

В метро его, как правило, не узнавали, а он, уткнувшись в книжку (тем летом это была «Госпожа Бовари», которую он перечитывал уже не знаю в какой раз), ездил на съемки и со съемок, в театр и домой и, наверное, наслаждался вновь обретенной свободой. Тогда нам с братом было не совсем понятно его поведение, мы это считали скорее причудой. Впрочем, на причуды, по нашему мнению, он имел полное право.

На даче папа позволял себе почти ничего не делать. Весь следующий день после нашего приезда он переходил из комнаты в комнату, периодически замирая с книгой то в кресле, то на диване, то за обеденным столом. Иногда он выходил с сигаретой на крыльцо и подолгу смотрел на лес, то шумящий под внезапными порывами ветра, то обманчиво спокойный. Пару раз он брал с собой книгу, если не мог оторваться.

Наверное, любовь к чтению – одна из немногих привычек, перешедших ко мне от отца. Театр никогда не оказывал на меня того гипнотического действия, какое оказывал на брата. Курить я тоже не начну никогда, в этом я уверен. Любовь к книгам и тишине – вот два главных качества, которые я сумел перенять. В остальном же я не очень похож на родителей, даже внешне. В детстве, когда брат хотел меня позлить, то говорил, что он – единственный ребенок в семье, а меня подбросили цыгане.

К чтению я пристрастился сразу после того лета. Вспоминал, что за книги читал отец, и глотал их одну за другой. Самой первой была «Госпожа Бовари». Я многого в ней не понял и потом, как и папа, несколько раз перечитывал. Правда, причины на это у нас были разные: папа возвращался к ней ради удовольствия; я же вгрызался в текст, чтобы в этой книге ничего не осталось без моего внимания.

Но в тот первый раз мне не нужно было много понимать, мне просто было важно таскать ее повсюду с собой, не расставаясь ни на минуту.

IV

Мама была самой настоящей хозяйкой. Папа оставался главой семьи. Но основные домашние заботы доставались маме. Не знаю, уместна ли такая параллель, но если сравнить нашу семью с британским парламентом, то папе досталась бы роль королевы, а маме – премьер-министра. Она ничего не решала без папы, но при этом решала все в основном именно она.

Папа мог позволить себе быть мягким и рассеянным, мог случайно забыть какую-нибудь важную дату или не вспомнить в нужный момент про счета за электричество. Мама не забывала ничего и, как говорится в старых романах, вела хозяйство, никогда при этом не претендуя на первенство.

Трудно представить, но ей каким-то образом удавалось не выделяться на папином фоне, когда мы были, например, в гостях или на праздниках у него в театре. Почти невозможно рядом с таким человеком, как папа, оставаться незаметным, учитывая его постоянную потребность растворяться, становиться частью фона, когда на него не направлена камера или софит на сцене.

Именно мама каждый раз возвращала его к реальной жизни, делала этот мир видимым для него, а папу – видимым для мира. Но она никогда не пыталась сделать или сказать что-то за него, если в этом не было необходимости.