Как если бы я спятил

От полученной информации голова идет кругом. Что все это значит? Как мне быть? Какое мне до этого дело? В 2009 году Смюлдерс присвоил себе картины на двести сорок тысяч евро — вот что это значит. Но почему именно я должен узнать об этом первым? Ум заходит за разум от уймы вопросов, и хочется только одного — убежать от телефона. А еще лучше — от всех этих вопросов.

33

После вечеринки в Амстердамском лесу, летом 2006 года, я проснулся только в воскресенье. Башка раскалывалась, и единственное, что еще связывало мое ноющее тело воедино, была несвежая одежда, оставшаяся на мне еще с пятницы. Со стоном я принялся проверять, на месте ли вещи. Кошелька нет. Телефон — есть. Ключи — есть. Сожаления — есть.

Взгляд медленно сфокусировался на дисплее телефона. Сорок семь пропущенных звонков. Многовато.

Я поплелся в ванную, включил кран и отправился на поиски Грегора или Флипа, но, никого не найдя, принялся жарить яичницу. Пока на сковороде таяло масло, я обнаружил синяки на руках, голенях и груди. Яйца слишком громко шипели в горячем масле, и я, заткнув уши, побежал к зеркалу, чтобы повнимательнее оценить понесенный ущерб.

В зеркале я увидел запекшуюся кровь на своем лице. Как будто кто-то прошелся по щеке когтистой лапой. Я отковырнул корочку, и щеку тут же залило кровью. Тем временем яйца, видимо, слегка пригорели, и я вернулся на кухню. Сияло солнце, так что я решил позавтракать на террасе. Как раз в тот момент, когда я пытался удержать в одной руке пакет сока и тарелку, чтобы другой открыть дверь, раздался оглушительный стук. Стук был такой силы, что моя баржа покачнулась. Со вторым ударом дверь слетела с петель, повалив меня на пол. Шестеро полицейских прыгнули на мое и без того покалеченное тело. Лежа на полу, я заметил, как вода переливается через край моей ванны, но никого это, похоже, не волновало.

Стараясь перекричать друг друга, полицейские подняли меня и пинками подогнали к плите. Я обжег руку об еще не успевшую остыть конфорку и отпрянул назад, но тут же получил удар по голове, упал и провалился в черноту.

Очнувшись и ощущая боль во всем теле, я осмотрелся вокруг: оказалось, что я лежу на бетонной скамье в бетонной камере полицейского участка. В спортивных штанах и кроссовках «Найк» без шнурков. Стены камеры вмещали полный словарный запас болельщиков «Аякса». Я был настолько невменяем, что даже не попытался разобраться, что происходит.

— Такой, наверно, сегодня день, — сказал я сам себе и начал гадать, кто мог наяривать мне сорок семь раз.

Казалось, прошла вечность, прежде чем дверь камеры отворилась. Между тем я принял решение заказать на ужин индийскую кухню на две персоны. Для себя одного. Заковав меня в наручники, полицейский потащил меня в допросную. Я сел. Полицейский и сотрудник в штатском расположились в углу, прислонившись к стене.

— Итак, рассказывай все по порядку. У нас впереди целая ночь.

34

Сегодня после обеда я работаю с Гровером в теплице. Мы подготавливаем почву для посадки помидоров. Физический труд помогает освободить голову. Я слишком откровенно усердствую, так как Гровер то и дело просит меня умерить пыл. Во время перекура ко мне подходит Марика, одна из наших инструкторов.

— Пойдем-ка со мной, — говорит она. — Потолкуем о твоих финансах.

Гровер облегченно вздыхает — теперь можно не гнать лошадей.

— Не торопитесь, — кричит он нам вдогонку.

По дороге в группу Марика заводит разговор о птичках. Я сажусь на диван в пустой гостиной. Марика наливает две кружки кофе и протягивает мне ту, что побольше. Свою же наполовину разбавляет молоком.

— Неделю назад ты попросил разрешение на то, чтобы снять пятьсот евро со своего счета, — говорит Марика. Похоже, речь она подготовила заранее. — Ничего страшного, ты не первый раз снимаешь такую сумму.

Мое пристрастие к курению обходится мне недешево. Я выкуриваю около пачки в день и столько же раздаю. Я не вижу смысла в бережливости. Потому что никогда не экономил и потому что у меня денег куры не клюют. Старых денег. Воздушных денег из первой серии моей жизни.

— Однако наш финансовый отдел рекомендует тебе впредь ограничить расходы.

По-видимому, на моем лице читается крайнее изумление. Я медленно качаю головой.

— У тебя по-прежнему положительное сальдо, и повода для беспокойства нет. На большинстве пациентов висят долги, штрафы, денежные выплаты жертвам преступлений, они практически ничего не могут себе позволить. Ты же в состоянии время от времени чем-то себя радовать.

Она имеет в виду мою муравьиную ферму стоимостью в восемьдесят четыре евро девяносто пять центов. Копейки.

— И нас, ведь ты единственный, кто покупает угощение на свой день рождения.

Вынужден покупать, чтобы не слышать заздравного пения (кстати, твоя инициатива). Два торта: двадцать один евро. Никаких секретов.

— И все же отныне тебе предстоит следить за своими тратами. На твоем счету осталось чуть больше девятиста евро.

К горлу подступает тошнота. Я открываю рот, но не могу произнести ни слова. Мысленный вопль: «ЧТО?»

В 2006 году, когда меня арестовали, у меня на счету было почти четыреста тысяч.