Как это было

— Маленькие ж они, — убеждал Федоров, — передохнуть могут.

— Ну и пущай себе дохнут на здоровье!

Утром пришлось выбросить еще 19 трупиков. Катя со слезами на глазах смотрела на мертвых малышей и, не выдержав картины похорон, разревелась и убежала. А через час она вернулась обратно, притащив прикрытую передником крынку молока.

— Стащила, — шмыгнула носом Катя.

Федоров почесал затылок и неопределенно крякнул:

— Вообще-то воровать не годится… Однако и крольчат жалко… М-да!

С этого дня крольчата начали получать ежедневно разбавленное водой молоко и черствый хлеб. Федоров кряхтел, делал вид, что он не замечает ничего, но однажды не выдержав, сказал:

— Вы того… считайте, ребята, сколько крынок берете… Все-таки отдать надо после.

Смертность среди крольчат прекратилась. Ребята не могли нарадоваться на молодых и юрких кроликов, которые выскакивали теперь из клеток и забавно прыгали в крольчатнике.

— Ишь, скачут! — радовались ребята.

Присел на корточки перед клетками.

Казалось тучи миновали, но радость ребят была непродолжительной. Подрастающие гусята требовали по 5–6 раз в день пшенной и овсяной каши, а мешки Федорова быстро худели. И скоро пришел день, когда корму осталось на несколько кормежек. Снова пошел Федоров по деревне. Но все его просьбы отлетали, точно горох от стенки.

— Отдам же, — уверял Федоров, — к осени обратно получите! Честное слово, отдам!

— Адам, брат, сто лет жил! Знаем мы это.

Толкнулся Федоров к председателю.

— Выручай, брат! Видишь, дело какое завертываем с ребятами! Дай на ноги встать!

Кардыбин теребил ус и соглашался:

— Дело у вас подходячее… Это безусловно, однако ничем не помогу… Землю твою как безлошадному могу помочь сработать, а с кормом и не проси лучше.

— За землю благодарствую, — вздыхал Федоров.

— Ну, вот! Это я сделаю. А насчет корму взял бы, да объединил свое дело в артель. И денег бы получил авансом, и корму может дали бы.

— Думал уж. Да только какие ж артельщики у нас. С сосками еще ходят, а в городе, сам знаешь, на лета обращают внимание. Не посмотрят, что ребята сознательнее взрослых. Напиши-ка, что одному члену артели 8 лет, а другому 11. На-смех поднимут. А разве наша вина, что бородачи наши дурни.

— Ну, хоть не дурни, — вступился Кандыбин, — а темный народ. А то еще так скажу: и не темный даже, а тугодумный. Раскачиваются долго.

— А ты бы взял, да и показал пример, — усмехнулся Федоров.

— Я? — опешил Кандыбин и, подумав немного, ответил не спеша:

— Раздувай кадило! За мной дело не встанет!

— То-то что раздувай! — осерчал Федоров вот помоги раздуть-то! Погреться у огня не хитрая штука, а ты разожги его! Дал бы хоть пуда три пшена, чем тары-бары разводить.

Кандыбин потеребил обкуренный ус и посмотрел по сторонам.

— Вот что, Федоров… Дам я тебе на мешок пшена денег, но с условием: никому чтобы об этом ни слова и чтобы к маю отдать… Сможешь отдать — бери. На слово поверю. Не сможешь — воздержись, лучше…

— Что ж, — сказал Федоров, — видно придется побатрачить в посев… Из казенных даешь?

— Не твое дело!.. Если отдашь, — бери! А спрашивать не спрашивай.

— Беру, — сказал Федоров, — не знаю еще как, но отдам. Себя продам, а деньги верну. Не подведу.

Гусята получили отпуск у смерти.

— Может и дотянем до выпасу, — неуверенно говорил Федоров.

Но «канпаньоны» не хуже его понимали, что до выпасу корма не хватит. А что всего обиднее, так это была полная беспомощность всех помочь делу.

Загрустили ребята. Ходили по птичнику с опущенными носами, напрасно ломая голову над задачей с кормом. А тут еще новость прокатилась по деревне. Филька, сын кулака Силантия, начал разводить тулузских гусей. Говорили, что сам Силантий привез сыну из города два десятка гусынь и полтыщи яиц от самых чистокровных тулузок.

— Вона, как умные-то делают! — пилила мамка Мишку и Костю. — Умные-то к себе в дом стараются. А вы из дома тащите.

Терпел, терпел Мишка и разозлился.

— Ты больно умная… А чем кормить-то стала бы? Понимаешь ты много!

За эти слова Мишке здорово влетело. Мамка постаралась шлепками по мишкиному затылку доказать, что она все-таки разбирается в этом деле, но как ни лупила она Мишку, тот остался при своем мнении.

Всхлипывая от обиды, он заснул, твердо убежденный в своей правоте. А во сне видел возы с кормом и таскал на своих плечах огромные мешки. Из одного мешка вдруг вытянулась рука и ткнула Мишку в бок. Мишка проснулся.

— Проснись-ка, — шептал Костя, толкая Мишку в бок.

— Чего тебе?

— Тише! Спят все! Чего тебе?

— Я про гусят хочу сказать… Помнишь, очкастый говорил про корни явера. Вот надумал я набрать его и послать в город, а на деньги корму можно купить.

— Верно, — приподнялся на локтях Мишка, — и время как раз подходящее, чтобы собирать.

До полночи шептались ребята и затихли только после того, как проснувшаяся мамка пообещала «накрутить хвосты полуночникам».

* * *

Федоров встретил предложение ребят выкрутиться из положения с помощью корней явера недоверчиво.

— Выйдет ли толк из этого? Время потеряем, а вдруг зря?

— Дык… Ей-бо не зря! — убеждал Мишка. — Любая аптека возьмет.