Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Последний цензурный эпизод, связанный с блокадной темой, произошел уже в эпоху «позднего застоя» — на рубеже 70—80-х годов. В 1975 г. Даниил Гранин и Алесь Адамович стали собирать материал для «Блокадной книги» — дневники, воспоминания, фотографии и другие материалы, сохранившиеся у ленинградцев, переживших ужас 1941–1943 гг. Сам Даниил Гранин, оставивший свидетельства о цензурном прохождении этой книги (см. главы «О блокаде» и «Запретная глава» в его книге «Тайный знак Петербурга» — СПб., 2001), сообщает: «Были истории настолько страшные, что мы не решились использовать их, и до сих пор они не опубликованы». Но даже в таком усеченном виде написанная книга резко расходилась с принятым стереотипом в его идеологической неприкосновенности и незыблемости. Согласно этому стереотипу, блокадная тематика почти полностью должна ограничиваться, чуть ли не исчерпываться, «показом» героических и трудовых подвигов ленинградцев в те годы. Разумеется, все это имело место, зафиксировано немало случаев самопожертвования, необыкновенного мужества, проявленного жителями города. Но было и другое… Как и во всякой экстремальной ситуации — на войне, в тюрьме, в осаде и т. п. — в человеке проявляется то, что в обычных условиях до времени дремлет и может вообще никогда не актуализироваться. Как известно, бывали тогда и случаи мародерства, и предательства близких, и даже людоедства. «Мы спускались в такие бездны человеческой психики, человеческих поступков, которые было бы слишком жестоко повторить», — говорит писатель. И хотя в книге эти эксцессы были сглажены, она, тем не менее, в 1979 г. была отклонена всеми ленинградскими журналами. Издательство, которое собиралось выпустить книгу, обратилось в идеологический отдел Обкома КПСС, который решительно высказался за ее запрещение. Таким образом, в Ленинграде тогда книга так и не увидела света. Первые два отдельных издания удалось выпустить только в Москве (1979 и 1982 гг.), хотя и там, несмотря на все старания редакции «Нового мира» (в нем первоначально печаталась «Блокадная книга») рукопись проходила с огромными затруднениями. Авторы получили свыше 60 замечаний Главлита, которые, главным образом, сводились к требованию удалить из книги наиболее «жестокие» сцены, изъять все упоминания о воровстве и мародерстве, бездарности и равнодушии партийных властей, обрекших город на вымирание. Решительно не согласилась цензура с приведенными авторами статистическими данными, в особенности, с указанной ими цифрой — свыше миллиона погибших: на самом верху была установлена «планка»: ни в коем случае цифра не должна превышать 600 тысяч. Из первых изданий книги выброшена была полностью глава, в которой речь шла об интервью, которое с большим трудом Гранину все-таки удалось взять у А. Н. Косыгина (тогда — Председателя Совета Министров СССР). В годы войны Косыгин, ленинградец по происхождению, не раз бывал в осажденном городе и пытался кое-что сделать для спасения его жителей. По мнению писателя, включению этой главы помешала только что вышедшая тогда «главная книга» о войне, а именно воспоминания Л. И. Брежнева. «Малая земля». «Косыгинс-кая глава», в которой речь шла о несоизмеримо более масштабных и трагических событиях, могла быть, с точки зрения идеологов, «противопоставлена» книге тогдашнего генсека партии и даже могла «заслонить» ее в глазах Читателей. В Ленинграде «Блокадная книга» стала печататься только с 1984 г., выдержав затем еще три издания, частично дополненных и исправленных.

Чем же все-таки объясняется столь подозрительное отношение к блокадной теме в партийно-цензурных кругах? В первую очередь, конечно, тотальной установкой на «оптимизм», которым должна быть пронизана советская литература, на необходимость активной «формовки» ею «человека будущего», не страдающего никакой рефлексией, человека с незамутненным и ничем не омраченным сознанием. Страдания, голод, повальная смерть ленинградцев — всё это не вписывалось в предписанный сверху парадно-фанфарный героизм, которым должна быть овеяна литература о войне: отсюда и преследование долгое время «лейтенантской» поэзии и прозы, обвинявшейся в так называемой «окопной правде», — слишком мрачном и «одностороннем» изображении военных будней. Кроме того, ни в коем случае не разрешалось акцентировать внимание на особом положении города, тем более после «Ленинградского дела».

И все же главная причина столь щепетильного, мягко говоря, отношения цензуры к блокадной тематике заключалась в постоянном стремлении власти превратить все население России в инфантильных, пожизненно несовершеннолетних подданных, — идеальный материал для построения «светлого будущего».

Глава 7. Литературоведение

Книги репрессированных литературоведов